— Телек? Это кто?
Он насмешливо хмыкнул:
— Телевидение, что же еще. Ты что, английского не знаешь?
— Ты-то, наверняка не знаешь, — буркнула я.
Он нахмурился и покачал головой:
— День в разгаре, милая. У нас впереди еще долгий разговор. С восприятием и мысленным контролем мы разобрались, но не забывай о нашей силе. И о зубах. Вампиры достаточно сильны, чтобы разорвать тебя пополам и одним пальцем поднять половинки. Если нам вздумается, мы можем отбросить твою машину. И можем растерзать тебя зубами. Вопрос в том, много ли этой силы досталось тебе.
Я неохотно начала перечислять свои отклонения:
— У меня хорошее зрение, и темнота мне не мешает. Ночью я вижу не хуже, чем днем. Я проворнее всех, кого я знаю, если говорить о людях. И слышу издалека, хотя, может быть, не так далеко, как вы. Иной раз ночью я слышу, как внизу бабушка с дедушкой шепчутся обо мне.
Я запнулась, поняв по его взгляду, что слишком откровенно разговорилась о своих личных проблемах.
— Не думаю, что способна контролировать чьи-нибудь мысли. Никогда не пробовала, но думаю, если бы могла, люди бы относились ко мне иначе. — Черт побери, опять я перед ним раскрылась! — В общем, — продолжала я, — я давно знала, что сильнее обычного человека. Мне было четырнадцать, когда я побила троих мальчишек, хотя все они были больше меня. После того случая я уже не могла скрывать от себя, что со мной что-то не так… Ты видел мои глаза. Они не такие. Когда я выхожу из себя, мне приходится следить, чтобы кто-нибудь не увидел, как они светятся. Зубы у меня вроде бы нормальные. Во всяком случае, никогда не торчат.
Я поглядывала на него исподлобья. Никогда еще я ни с кем так открыто не говорила о своей ненормальности, даже с матерью. Ей было тяжело даже думать об этом, не то что говорить.
— Давай уточним. Ты сказала, что в четырнадцать лет осознала свою уникальность. Ты что, прежде об этом не знала? Что твоя мама говорила про отца, пока ты была маленькой?
Это была больная тема, и от воспоминания меня пробрала дрожь. Вот уж не подумала бы, что стану говорить о таком с вампиром.
— Она никогда не упоминала об отце. Если я спрашивала — а такое бывало, пока я была маленькой, — она переводила разговор на другое или сердилась. Но я узнала от других детей. Они обзывали меня безотцовщиной с тех пор, как научились говорить.
Я на секунду закрыла глаза. Стыд жег и теперь.
— Как я уже говорила, когда я стала подростком, то начала чувствовать себя… еще более иной. Гораздо хуже, чем когда была ребенком. Труднее стало скрывать свои странности, как велела мне мама. Я больше любила ночь. Часами бродила по саду. Иногда не могла уснуть до рассвета. Но пока те мальчишки не загнали меня в угол, я не знала, как плохи мои дела.