Не помогла и система акциденций. Помимо сокращения административных расходов, с ее введением, как рассуждал князь, «дела могут справнее и бес продолжения решиться, понеже всякой за акциденцию будет неленостно трудиться». На деле узаконенные взятки во много крат усилили произвол мелкой канцелярской сошки, пышно расцвело вымогательство. Канцелярист устремлял хищный взор на руку посетителя, в которой тот вместе с челобитной держал мзду. Размер поощрения был прямо пропорционален энергии, затрачиваемой канцеляристом при разбирательстве дела. Как показала практика последующих лет, перевод чиновников с казенного жалованья на содержание челобитчиков увеличил поток неразобранных дел. Жалобщики состязались в размере взятки, и порою не хватало жизни одного поколения, чтобы довести какое-либо пустячное дело до благополучного конца.
Зато Верховный тайный совет, созданный согласно учредительному указу «как для внешних, так и для внутренних государственных важных дел», изменил иерархию высших учреждений в государстве.[298] Верховный тайный совет оттеснил на второй план Сенат, превратив его в подчиненное себе учреждение. С изменением места Сената в правительственном механизме изменилось и его название: при Петре Великом он был «Правительствующим», теперь стал лишь «Высоким».
Парадокс его возникновения состоял в том, что здесь воедино сливались противоречивые чаяния лиц, причастных к его созданию. Меншиков в организации Верховного тайного совета видел средство умаления роли Сената. Его волновала не столько судьба Сената, сколько стремление избавиться от контроля Ягужинского. Эта вражда имела давнюю историю. Датский посол Юст Юль еще в 1710 году записал в своем дневнике: «Милость к нему (Ягужинскому. – Н.П.) царя так велика, что сам князь Меншиков от души ненавидит его за это; но положение Ягужинского в смысле милости к нему царя уже настолько утвердилось, что, по-видимому, со временем последнему, быть может, удастся лишить Меншикова царской любви и милости, тем более что у князя и без того немало врагов».[299]
В проницательности датскому послу не откажешь. Действительно, положение Ягужинского в последующие годы упрочивалось, в то время как у Меншикова оно не раз колебалось. Светлейший даже заискивал перед Ягужинским. Поздравляя его с наступившим 1718 годом, Меншиков сетовал на то, что тот оставлял его без «любительских писаний». Но более всего князя удручало, что Ягужинский «отсюды (из Петербурга. – Н.П.), не простясь с нами, отъехать изволили, о чем я паче чаяния сумневаюсь, что не произнесены ль какие плевелы». Светлейший заклинал не верить наветам «и содержать мя в своей неотменной любви».