При Мельгунове этот порядок был изменен – все без исключения письма Меншикова он отправлял в Верховный тайный совет, где все они и осели. Кстати, и количество писем значительно поубавилось: в январе князь передал всего пять писем, а в феврале и марте – ни одного.[444]
Ужесточение режима коснулось и отношений Меншикова с супругой и детьми. Его бесконтрольное общение с членами семьи, которые заходили к нему в спальню, где он мог, как доносил Мельгунов, говорить, «что ему надобно», вызывало у начальника караула опасения. «И нам во оном не без сумнения, и о том как ваше величество повелишь?» – спрашивал Мельгунов в донесении от 15 января 1728 года.[445]
Ответа на запрос не последовало, но можно не сомневаться: коль у Мельгунова возникло «сумнение», то он не преминул воспользоваться своей властью, чтобы устранить повод для опасений. Опыт Пырского показал, что куда безопаснее перегнуть палку, чем быть обвиненным в упущениях. Во всяком случае, Мельгунов не без гордости доносил 1 февраля 1728 года Остерману, что Меншиков на него, Мельгунова, «имеет гнев» за то, что он содержит узника «в великой крепости». Мельгунов рассчитывал, что это его усердие будет должным образом оценено бароном. В цидулке, приложенной к письму к Остерману, Мельгунов просил пожаловать его за труды 110 дворами, присмотренными им в Орловском уезде. Герцог де Лириа, пользуясь рассказами современников, писал в «Донесении о Московии в 1731 году»: «Меншиков перенес немилость с величайшим мужеством и жил в Ранненбурге с большим душевным спокойствием или выказывал таковое хотя бы для вида…»
В Ранненбурге Меншикову довелось жить недолго. 3 февраля 1728 года состав Верховного тайного совета пополнился двумя новыми членами – Василием Лукичом и Алексеем Григорьевичем Долгорукими. Оба они были заклятыми врагами князя и немедленно воспользовались возможностью свести с ним счеты. Вместе с Остерманом они внушили Петру II мысль о необходимости отправить опального вельможу куда-либо подальше от старой столицы. 9 февраля Остерман объявил Верховному тайному совету волю императора: «Его императорское величество изволили о князе Меншикове разговаривать, чтоб его куда-нибудь послать, пожитки его взять, а оставить княжне его и детям тысяч по десяти на каждого, да несколько деревень, и приказал Совету составить об этом определение».
В феврале вельможам было не до Меншикова – шла подготовка к коронации Петра II. Она состоялась 25 февраля, а затем пришел черед празднествам. Трудно сказать, на какое время затянулось бы исполнение царского указа, если бы 24 марта у Спасских ворот Кремля не обнаружили подметное письмо. Анонимный автор его, согласно донесению испанского посла де Лириа, восхвалял Меншикова, «великие способности и ум сего несчастного министра». Смысл сочинения, более всего смутивший членов Верховного тайного совета, состоял в том, что если Меншиков не будет возвращен к власти, «то дела никогда не пойдут хорошо». Такой ход рассуждений сочли опасным, а пребывание ссыльного в относительной близости к Москве – угрожающим для спокойствия страны. Более всего верховники негодовали по поводу того, что подметное письмо пыталось возбудить у императора недоверие к новым фаворитам. Подозрительность верховников подогревалась еще и тем, что начавшийся розыск хотя и не обнаружил автора подметного письма, но привел к важному открытию: выяснилось, что Варвара Михайловна не расставалась с мыслью выбраться на свободу и после того, как оказалась в монастырской келье. Она писала письма к царевнам Прасковье и Екатерине (дочерям Ивана Алексеевича, брата Петра), Татьяне Кирилловне Голицыной и прочим знатным дамам с просьбой о помощи. Варвара Михайловна обзавелась преданной помощницей, аккуратно доставлявшей ее послания адресатам. Ею оказалась сестра Аксинья Колычева, которой Варвара Михайловна помимо писем вручила три тысячи рублей на подарки.