Гурову стало скучно и противно, пропал азарт розыскника, который прочно держит конец нити и лишь дело техники – размотать клубок. Сыщик сел напротив парня, не способного без подсказки сложить два и два, долго молчал. Где взять злость, азарт и силы? Он представил, как лежит оглушенный, ему в тело втыкают нож, отрезают ухо или нос, он мучается от боли, пытается подняться и ему втыкают нож в горло. И седые менты, и прошедшие через кровь «авторитеты» поражаются бессмысленной жестокости малолеток. Он видел такие трупы.
Гуров поднял взгляд. Только что ухмылявшийся парень втянул голову в плечи, шарахнулся от стола и вместе со стулом упал.
– Нервный ты больно, – тихо сказал Гуров, выждал, пока вздрагивающий Михаил не усядется на место, и размеренно, с паузами, как преподаватели диктуют диктант, заговорил: – Я могу тебя отвезти на Петровку, а через трое суток выгнать. Тебя в лучшем случае зарежут, в худшем начнут пытать, что именно ты мне рассказал. Полковник, сыщик Гуров, в большом авторитете у твоих бугров. Никто тебе не поверит, что ты не сказал ни слова такому человеку. Ты сам знаешь, как будешь умирать. Годится?
Гуров вышел из-за стола, закурил, встал у потемневшего окна, смотрел на тусклую россыпь огней.
– Двадцать два, начальник, банкуй по новой, – после недолгой паузы прошептал парень.
– Я уже сказал, меня зовут Лев Иванович, обращайся ко мне по имени-отчеству и на «вы».
– Хорошо, Лев Иванович. – Парень поперхнулся, тяжело сглотнул. – Чашечку чая можно? Пожалуйста, Лев Иванович.
Гуров налил ему остывшего чая, закурить не дал и продолжал:
– Существует иной вариант. Никто не видел, как я тебя взял, ни в одном отделении твое задержание не зарегистрировано. Трое твоих дружков сбежали, один остался на асфальте в беспамятстве. Ты мог убежать, я тебя бросился догонять, но не догнал. Ты мог ранить меня ножом, менты, которые твоим верхам стучат, подтвердят, что полковник Гуров легко ранен, – я об этом позабочусь. Ты скажешь, что уводил меня от придурка, который валялся с цепью. Годится?
И вновь Гуров курил, смотрел на тусклые огоньки города, а преступник думал.
– Рембо – так зовут парня, что вы оглушили из газовика, – мог видеть, Лев Иванович…
– Что я тебя увел?
– Ну да, газ – дело неверное, может глушануть надолго, а может и нет…
– Верно, Миша, такое исключить нельзя. Значит, твоя версия: когда кореша тебя бросили и затопали по Калашному в сторону улицы Герцена, а Рембо валялся с цепью, ты, оглушенный, стоял на коленях. Мужик, то есть я, схватил тебя и поволок в сторону проспекта. Ты изловчился, ударил мужика ножом, но мужик не упал, а лишь отпустил тебя и закричал. Там посольство, у ворот мент, тебе выгоднее было бежать за дружками к Никитским, но ты сообразил, что наведешь мужика на Рембо, и рванул на проспект.