— Это ты, Харриет?
Но это был Царап, ее черный котик.
— Что это ты тут разлеглась, Бомбочка? — спросил он (вернее, она спросила себя сама тонким, визгливым голосом, которым они с Либби всегда говорили, когда имитировали своих питомцев).
— Ты меня до смерти напугал, Царап, — Тэт опустила голос на октаву ниже.
— Я знаю, как открывать твои двери, Бомбо.
— Тише. — Кот легко запрыгнул на кровать, улегся у нее под боком, замурлыкал, и через несколько минут оба уже крепко спали.
Гам, бабушка Дэнни, не переставая бормотать себе под нос, с трудом сдвинула с плиты чугунную сковороду с поджаренным кукурузным хлебом.
— Постой, Гам, давай я помогу тебе! — воскликнул Фариш, вскочив так быстро, что алюминиевый стул опрокинулся и со звоном повалился на пол.
Гам затрясла головой и улыбнулась своему любимому внуку.
— Фариш, дорогуша моя, отдыхай, я сама тебе все подам.
Дэнни сидел за покрытым клеенкой столом и мучительно хотел оказаться где-нибудь в другом месте. Трейлер был такой крошечный, что негде было повернуться, и к тому же его подташнивало от запахов хлеба, масла и жареной курицы. Минуту назад он грезил наяву — ему почудилось, что он видит девушку (или девочку?) — прелестную, зеленоглазую, с развевающимися темными волосами. Она приблизила свое лицо совсем близко к его лицу, как будто хотела поцеловать его, но вместо этого легонько подула в рот — таким свежим, ароматным, прохладным воздухом, словно это был поцелуй из рая. Дэнни хотелось остаться одному, чтобы неспеша насладиться этим видением, которое уже начало терять четкие очертания, но он был связан традицией семейных обедов, принуждавших его присутствовать на каждом из этих мучительных ритуалов.
— Фариш, дорогуша, я не люблю, когда ты встаешь, ты же знаешь, — продолжала бабка. Она окинула стол озабоченным взглядом, — а где у нас соль и кленовый сироп?
Фариш опять вскочил:
— Гам, садись немедленно, ты же устала, я все сделаю сам.
Этот диалог в разных вариациях происходил каждый день. Гам, озабоченно жуя губами, какое-то время демонстративно протестовала, но потом давала себя уговорить и шла к своему стулу, в то время как Фариш накладывал братьям и себе порции бабкиного варева.
Когда он протянул Гам тарелку, до краев наполненную едой, она слабо помахала рукой:
— Вы ешьте, мальчики, я подожду. Юджин, милый, возьми мою порцию.
Фариш бросил угрожающий взгляд на Юджина и поставил тарелку перед бабкой.
— Вот… Юджин… — Дрожащими руками она подняла тарелку и подала ее Юджину, который вжался в стул, не смея ни принять ее, ни отказаться.
— Блин, бабуля, — зарычал Фариш, — посмотри на себя, в тебе веса меньше, чем в цыпленке, ты что, хочешь опять оказаться в больнице?