– Блестящий вы изобрели план, ничего не скажешь! – издевательски восхищенно произносит он. – Но не учли одной малости лишь только потому, что о ней неизвестно вашим дружкам-сплетникам.
Вытираю глаза и вопросительно смотрю на него. Его взгляд колюч и гневен, отчего он больше похож на себя прежнего и ничем не напоминает себя вчерашнего.
– Доходы, которые приносит мебельная фабрика Колбертов, меня никоим образом не касаются! – восклицает он, и я недоуменно моргаю. Губы Грегори кривятся в усмешке. – Так что просчитались вы с подружкой! Очень жаль, но ты лишь потеряла неделю драгоценного времени. Не побывала вчера у Стивена, не услышала порцию новых слухов. Очень тебе сочувствую!
Из моей души рвется крик: плевать я хотела на слухи и чертов бар! Теперь я совсем другая и сердце мое полно иным… Но я молчу, кусая губы.
– А дело в сущем пустяке, – саркастическим тоном говорит Грегори. – Моя мамочка, будучи молоденькой и ветреной, как-то раз поехала в отпуск без мужа. К родителям, под Даллас. А там взяла и влюбилась! В приезжего музыканта – не то скрипача, не то виолончелиста. Уточнить она не удосужилась. Зачем? Мне ни жарко ни холодно от этого не станет.
Я больше не плачу. Смотрю на Грегори во все глаза и, хоть в голове шум, внимательно слушаю.
– Любовь у них вспыхнула с первого взгляда, так же быстро и остыла, – продолжает Грегори, испепеляя меня своим неестественно темным взглядом. – Неверная жена, поджав хвост, возвращается к мужу. Да не одна, а, представь, с пока не родившимся сыном того виолончелиста. Со мной!
Качаю головой. Не может быть…
– Разочарована? – с наигранным участием спрашивает Грегори. – Да-да, я неизвестно от кого и неизвестно зачем родился.
– Не говори так, – бормочу я, сознавая, что мои слова кажутся лживыми и ничтожными.
Грегори вытягивает вперед руку.
– Только не надо сочувствия. Я в нем не нуждаюсь. Особенно в сочувствии тех, у кого нет сердца.
Его последняя фраза вонзается в душу острой булавкой. Так мне и надо…
– Я всегда чувствовал, что старина Колберт тихо меня ненавидит, – говорит Грегори с притворным весельем. – Я был в их семье костью поперек горла, вечным напоминанием. И почувствовал себя человеком лишь когда уехал в Вермонт. А несколько лет спустя во время очередного семейного скандала правда наконец открылась и все стало на свои места.
Он на минуту умолкает. У меня от желания подскочить к нему и крепко-крепко обнять, стонут руки и сердце рвется из груди, но я сижу на месте и только смотрю на него широко распахнутыми глазами.
– Это и был третий шлепок от жизни, – произносит Грегори совсем другим, полным тоски и безысходности тоном. – Я совершенно не завишу от их семьи, общаюсь только с матерью, и то редко. У меня свое предприятие. – Усмехается. – По производству детских игрушек. Это Джасперу пришла в голову такая идея: отслужить в армии, потом заняться чем-то сугубо мирным, что будет приносить одну радость. И мы с восемнадцатилетнего возраста стали изучать этот сектор, всякие тонкости, секреты, ассортимент других производителей… – Безнадежно машет рукой. – Впрочем, тебя это нимало не интересует.