В коридоре послышался топот, и вместе с прапорщиком ввалился здоровый краснолицый казак. В кабинете сразу стало тесно и нечем дышать от запаха ханшина.
— Хорунжий... Возьмите ее к себе. Через... — Дзасохов посмотрел на часы, — тридцать минут вернете. Хватит? Но иметь в виду, мне с ней еще работать.
Хорунжий крякнул, его усы дернулись и поползли кончиками вверх.
— Так точно, вашбродь, не беспокойтесь! Все будет в ажуре.
Вальковская не поняла, для чего появился этот здоровенный казак, куда ее хотят вести и что делать. А когда до ее сознания дошло, она забормотала потрясенно:
— Вы этого не сделаете. Вы... не посмеете, господа!
— Игорь Николаевич! — дернулся прапорщик.
— Ну? — отрывисто бросил Дзасохов. — Что? Ты сам, что ли, возьмешься?
— Нет, нет... — пискнул Кавкайкин и отвернулся.
Хорунжий хмыкнул.
— Забирай, — приказал Дзасохов. — Ну, быстро!
Кавкайкин закрыл за ними дверь, на которой остались царапины — следы ногтей Вальковской. Помолчал, успокаиваясь. Потом спросил:
— Скажите, Игорь Николаевич, а без этого нельзя?
Дзасохов повернулся к нему. Произнес с расстановкой:
— Нет. И нет времени тянуть со светскими разговорами. Эта дама на них рассчитывала. Нет! С такими — только так. Но надо вести дело таким образом, чтобы твои руки были чистыми. А они, — кивнул на окно, — они скоты. Быдло. — Ноздри его прямого, красивого носа раздулись, глаза сузились. — Им все спишется. А нам нет. Мы защитники справедливости, попранной большевистскими бандитами. Нам этого делать нельзя. Нам не простится. А они — трудящийся класс. Они умеют прощать друг другу.
— Ваша фамилия?
— Рейс...
— Имя. Отвечайте быстрее.
— Анна Леонидовна.
— К кому пробирались на север?
— В Спасске я должна была дождаться частей НРА и явиться в штаб партизанских отрядов Вольского.
— С чем? Что должны были передать?
— Ничего. Устный доклад о положении во Владивостоке. Больше ничего.
— Говорите громче!
— У меня нет сил говорить громче.
— Кто послал вас?
— Владивостокское подполье.
— Кто лично? Громче!
— Я не знаю этого человека.
— Юра, кликни-ка хорунжего!
Кавкайкин, уже ничего не соображая, загремел табуреткой.
Вальковская замотала головой:
— Я все скажу, только не надо больше этого... Прошу вас. Зачем вы так со мной? Не надо...
Дзасохов налил в стакан воды, поднес ей. Она взяла стакан трясущимися руками, выпила,
— Спасибо.
Дзасохов со стаканом в руке стоял перед ней. Еще полчаса назад здесь сидела самоуверенная, не лишенная приятности женщина, вызывавшая в нем чисто мужскую симпатию. А теперь это была старуха в изорванной одежде, дрожащая в крупном ознобе, с потухшими неживыми глазами, прикрытыми полуопущенными сизыми веками. Он сжал челюсти, длинно и глубоко втянул через нос воздух и так же длинно выдохнул. Отвернулся, поставил стакан на место.