— Я заезжал в деревню, — говорит Мендель, — но никто не захотел мне сказать, где ты.
— Вы же меня нашли.
Она стоит к нему спиной. Он не сразу берет в толк, что она делает. Затем замечает ее босые ступни, ноги без чулок, расплывающиеся мокрые пятна на сером платье, которое липнет к телу, и капли воды на растрепанных волосах. Все ясно: незадолго до его появления она купалась в ручье. Взгляд Менделя останавливается на спине, на талии Ханны, там, где мокрая ткань облегает бедра, и сердце его начинает учащенно биться; ему кажется, что в линии бедер наметилось нечто новое.
В этот момент, стоя по-прежнему к нему спиной, подняв руки к волосам, чтобы поправить прическу, она спокойно говорит:
— В деревне всем наплевать, где я и что я делаю.
Тут она оборачивается. В следующее мгновение Мендель испытывает самое сильное потрясение в жизни: стоящая перед ним Ханна совершенно другая. Как она изменилась! Если бы не глаза, он бы ее не узнал. Это — женщина, думает он с непонятной гордостью. Она расцвела за одно лето, и он, у которого за пятнадцать лет было около ста пятидесяти любовниц, и который считал себя способным судить о строении женского тела по линии лодыжки или запястья, шеи или плеч, а не только по походке, оглушен ее красотой. Конечно, она осталась невысокой, хотя и выросла с весны на четыре или пять сантиметров, но появилась грудь, вытянулись ноги, округлились бедра. Все это еще нежное и хрупкое — только обещающее. «Это больше, чем обещание, Мендель, у нее будет, у нее уже одно из самых прекрасных женских тел, о каких ты когда-либо мечтал». Он встряхивает головой, устыдившись четкости картины, которую себе представил благодаря своему опыту и тому, что бархатное платье так плотно прилипает к влажной коже, к молодым грудям с торчащими сосками. Его бросает в жар, просыпается желание; он страшно злится сам на себя.
Он слезает с лошади, прислоняется к седлу и замечает, что девушка пристально на него смотрит, продолжая укладывать непослушные пряди, держа в зубах заколку для волос. И, что хуже всего, она догадалась, что с ним происходит, и откровенно забавляется его смущением.
— Я изменилась, Мендель Визокер? Он сглатывает слюну.
— Да, очень.
Он чувствует себя полным идиотом. Тяжело переступает с ноги на ногу, думая о том, что бы такое сделать необычное: лошадь что ли поднять и понести, чтобы успокоиться? Кончается тем, что он замирает на месте не шевелясь. Она тоже. Она заплела две тяжелые косы и уложила их в нечто вроде шиньона, подобного которому он не видел ни у одной женщины. (Мендель живо интересуется такими вещами. По части женской красоты он — русско-польско-еврейский эксперт номер один.)