Старпом все говорит и говорит, а потом он расходится и уже орет. Но я лично его не слышу. Я смотрю на Геню. Жаль человека, сейчас от него вообще ничего не останется – вонючей лужей растечется на королевском паркете. В лице его происходит масса всяких движений, вперемешку со вздрагиваниями: там и страх, и стыд, и срам, и какие-то потуги – не то совести, не то самолюбия. Отдельными позывами отмечены рудименты гордости, доблести, осклизлые останки чести. Мышцы на лице его как-то быстро – словно домино на столе руками размешали – вдруг собирают по кусочкам то эмоцию страха, то какого-то недоделанного достоинства, которое немедленно обращается в стыд. И кажется, что Геня вот-вот возмутится. Вот-вот это произойдет. Нет! Его до конца не растолочь, нашего Геню, не стереть, не забить! Шалишь!
Сейчас он наберет в грудь побольше воздуха. Губы сжаты, в глазах – жуки сношаются! Сейчас! Сейчас старпом получит! Ну? Давай!
И тут Геня оглушительно пернул!
Я от неожиданности – даже рот раскрыл. Старпом, по-моему, тоже.
А Геня обмяк весь, обмяк.
И куда все делось, куда?
Леха Бобров, по кличке Бобер, – тучный, белесый, тупой – действительно похож на бобра: спина согнутая, шеи нет. холка вздыблена, и усы торчат, а выражение на лице – точно он только что осину свалил.
Леха такой старый – его убивать пора. Леха служил на нашем плавстрашилище артиллеристом-торпедистом, и трехтонные краны для погрузки торпед находились в его заведовании.
– Как-то двигатель с этого его сокровища сняли для ремонта и положили в тенечке для созревания – пусть отдыхает.
– И пролежал он там недели полторы. А за это время рядом с ним на палубе наросли груды всякого металлолома: все подумали, что здесь собирают металлолом на сдачу.
А там рядом объект приборки у радистов. Радисты ходили-ходили, потом у кого-то проходящего вдоль спросили для очистки совести:
– Слышь, ты, это не твоя х-х-ерундовина? Нет?
И выбросили двигатель за борт – тот только булькнул. Командир вызвал Леху и спрашивает:
– Бобров, что у нас с двигателем?
– Все нормально, товарищ командир, – говорит Леха, – оттащили к трубе.
– К какой трубе? – спросил командир без всякой задней мысли.
– А к этой… как ее… к забортной, – ответил Леха без всякой передней.
– А-а, – сказал командир, – ну и что?
– Разбираемся, товарищ командир.
– Хорошо.
Совсем «хорошо» командиру стало тогда, когда он узнал, к какой «трубе» оттащили двигатель.
– Ты-ы-ы!!! – орал он Лехе. – Гавв-но-о!!!
А Леха молчал, сопел, и выражение на лице у него было – будто осину свалил.