Вскоре банковский клерк получил свое прозвище.
Как-то утром мама сказала:
— Он пропустит завтрак, если будет так долго бриться. Красуется, как павлин. Знаешь, как называла моя бабушка таких мужчин? Папа Бритва. — И кличка тут же пристала.
Обычно я даже не знал, дома ли он. Он вел себя очень тихо и редко выходил из комнаты. Я же, в основном, сидел у соседей и разглядывал с Ллойдом фотографии. Больше всего ему нравился не тот человек, с которого сдирали кожу, а другой, которому отрубали голову.
— Топор наполовину у него в шее, — объяснял Ллойд. — Его снимали в тот самый момент, когда он умер.
— Не может быть, — спорил я. — После того, как тебе отрубят голову, ты еще какое-то время живешь. Губы дрожат.
— Это просто нервы.
— Нет, — сказал я. — Это потому, что человек еще жив.
— Ладно, когда папа вернется, я его спрошу.
Отец Ллойда, Кинжал, работал на буровой вышке и месяцами не появлялся дома. В комнате Ллойда была его фотография. Он был высокий, очень мускулистый и совершенно лысый. Его прозвали Кинжалом, потому что он не расставался с ножом.
— Откуда твоему папе знать? — спросил я. — Ему что, когда-нибудь отрубали голову?
— Не мели чушь.
— Ну так откуда ж он знает?
— Папа знает всё.
— Всего никто не знает.
— По крайней мере, у меня есть отец, — сказал Ллойд. — А не какой-то совратитель малолетних в соседней комнате.
Я молча ушел от Ллойда и пошел домой. Папа Бритва был у себя, дверь открыта. Он сидел на краю кровати, что-то держал в руках. Подойдя поближе, я разглядел небольшую серебряную шкатулку с гравировкой.
— Это что, для таблеток? — спросил я.
Папа Бритва взглянул на меня. Его глаза были полны слез. Он тут же вскочил и захлопнул дверь перед моим носом.
Я спросил маму, видела ли она шкатулку.
— Да, пару раз. Думала, это для нюхательного табака.
— Нет, — сказал я. — Кажется, для таблеток.
— Таблетки? — мама посмотрела с ужасом. — Боже, мне и в голову не приходило. Понимаешь, что это значит? Больное сердце. Я не хочу, чтобы он тут окочурился, мне и так довольно бед, только мертвого жильца не хватало, потом еще убирай за ним. Попробуй вызнать, правда ли там таблетки, Дог.
Папа Бритва единственный называл меня по имени. Все остальные — просто Дог. Кроме него. За завтраком, после своего часового бритья, он спускался, красный, в кровавых порезах и, сдержанно кивая, здоровался:
— Доброе утро, миссис Вашингтон. Кажется, я опять опоздал к завтраку. О, доброе утро, Карадог.
Это отец решил назвать меня Карадогом. У родителей был еще один ребенок — моя двойня, девочка, она умерла маленькой, и двух месяцев не прожила. Звали ее Катрин. Отчего-то отцу взбрело в голову, что детей нужно назвать Кет и Дог, кот и пес. Мама была категорически против, но особо протестовать не решилась. Папа был не из тех людей, с которыми можно спорить, если уж они что-то придумали. Так что я был окрещен Карадогом и стал просто Догом для всех, кто меня знал, кроме Папы Бритвы.