Блиссамбо (Бычков) - страница 2

… Но дальше… дальше было бы слишком просто, слишком быстро и слишком легко, вот почему мы лучше потянем с тобой еще, мы сделаем еще, и еще и еще три надреза, да, да, да расширяются и леденеют наши зрачки, о, это назвается «майка», и ты вскоре поймешь – почему такое дурацкое детское слово, ты как-то вдруг догадаешься весь, словно случайно и быстро раздевшись и, конечно же, сразу озябнув, да-да, в своей ослепительной корче, когда крик тихо превращается в восторженно сдавленный кашель, в по-человечески ослиную мольбу… Подмышки, да-да, теперь прорежем подмышки, чтобы легче, легче вывернуть, легче снять с тебя снять, и вот теперь руки будут, как ноги, а ноги (правильно ты догадался), как руки, а вместо твоей головы – ничего, о кровавая тьма твоего наслаждения, как ты наконец добираешься до себя, пук дымящегося, остывающего, которое скоро будет вставляться в слона или не вставляться в слона, или не в слона, но в слона, конечно же, лучше, потому как у слона шире всех в этом загадочном мире проход …

– Блядь, опять я попался! – сказал доктор Коровин, взглядывая на часы.

Аккуратный swatch показывал ровно половину восьмого. Отмастурбированное сознание клиента лежало перед профессором, покрытое слегка голубоватым налетом. Ветерок из окна морщил мелкую озонную рябь.

– В той самой точке, где ты начинаешь, – снова обратил к претерпевающему свой взгляд Коровин.

Но продолжать дальше уже не было смысла. Смысл был уже ясен и так. Как слоновая кость – не более, чем рычаг в машине для священного онанизма, для священного повторения одного и того же, одного и того же.

– … движения, – задумчиво вымолвил Коровин.

Он посмотрел на лежащую перед ним голую женщину. Белые волосы и голубые глаза без зрачков.

– Встать! – приказал вдруг в обычном припадке невозмутимого медицинского бешенства, вонзая ей в сердце длинный загнутый ковш.

Тело приподнялось, механически скорчившись от удара, дернулась голова и изумленно слепые глаза посмотрели наверх.

– Где я?

– Блядь, на Луне! Ты, что, еще не догадалась, сука? – Коровин зловеще захохотал. —

Гони свои вонючие три тысячи баксов и наконец уебывай! Я не хочу больше видеть, как то, что еще два часа назад представляло из себя мужчину, моими же собственными руками превращено в полное дерьмо. Забирай свои мозги и уебывай!

Он кивнул на широкое черное блюдце, в котором по-прежнему голубело, голубовато жирнело то, что метафизически было названо им мозгами, и он, Коровин, слегка наклонился и, внимательно вглядываясь в этот узор играющих иголками линий, как когда остывает вскипевшее молоко, как когда оно медлено опускается в своей снежной колкой вате, слепое, наивное, как белая хвоя из голубоватого козодойного…