Теперь Езекия схватил Йена, но кусты опять шурша раздвинулись. Джеффри выглянул на поляну, и у него перехвалило дыхание. Наверное, сходное чувство испытывает человек, которому предстоит карабкаться на крутую скалу с мешком опаснейшей и ненадежной взрывчатки в руках. Один укус, подумал он… Всего один укус и для нее все окончено.
— Нет, босс, не надо, — терпеливо, холя и испуганно, говорил Езекия. — Правильно это босс говорил… Вышли вы отсюда, и пчелы проснулись. А пчелы проснулись — кусаются, что одна, что тыща. Пчелы проснулись — мы умерли, а она первая, и очень больно.
Йен, стоящий между двумя друзьями, белым и чернокожим, постепенно успокаивался. Он повернул голову в сторону поляны, повернул неохотно и со страхом, как будто ни хотел смотреть и не мог удержаться.
— Тогда что нам делать? Что мы должны сделать для моей бедной любимой?
Не знаю, чуть не сорвалось с языка у Джеффри, и он едва удержался, чтобы ни высказать этого вслух — настолько сам он был в отчаянии. Уже ни в первый раз ему пришло в голову, что Йен обладает женщиной, которую сам Джеффри так глубоко (хотя и тайно) любит, и из-за этого позволяет себе быть эгоистом, позволяет себе почти по-женски впадать в истерику, а Джеффри обязан держать свои чувства при себе. В конце концов в глазах всего мира он не более чем друг Мизери.
Да, не более чем друг, подумал он, с иронией, граничащей с истерикой, и снова посмотрел на поляну. На своего друга.
На Мизери ни было никакой одежды, однако ни одна деревенская сплетница, трижды в неделю непременно посещающая церковь, не упрекнула бы ее за непристойный вид. Любая старая дева, возможно, завопила бы при виде ее, но исключительно от страха и отвращения, а не од возмущения бесстыдством. На Мизери не было одежды, но никому не пришло бы в голову назвать ее голой.
Ее одеяние было соткано из пчел. От каштановых волос до пальцев ног ее окутывали пчелы. На нее словно натянули плотное монашеское одеяние, хотя и необычное, ибо оно шевелилось, по ее груди и бедрам проходили волны, хотя не было даже намека на ветер. Скорее ее можно было бы упрекнуть в чуть ли не мусульманском благочестии, так как даже лицо пряталось под маской из пчел, которые ползали по нему, скрывая рот, нос, подбородок, брови, и только голубые глаза сияли на этом лице. Гигантские африканские коричневые пчелы, самые ядовитые и злобные пчелы на свете, ползали по овальным наручникам барона, а потом перебирались на руки Мизери, одетые в живые перчатки.
Джеффри смотрел, как новые и новые пчелы со всех сторон слетаются на поляну, хотя ему было ясно, несмотря даже на состояние прострации, в котором он находился, что большинство пчел летело с запада, оттуда, где неясно вырисовывались очертания каменного лица черной богини.