По строгим, сосредоточенным лицам политрук догадался: он прервал какой-то важный разговор.
«Нашли место, — подумал было с упреком. — В ста метрах — немецкий сторожевой пост, в лесу — ночевка: батальон, но, может, и полк. А здесь лейтенант Иваницкий устраивает собрание».
— О чем толкуете?
— О главном, товарищ политрук, — ответил Иваницкий. — О поведении при переправе. Решили: если тонешь, тони молча, но не выдавай отряд.
— И товарищи с этим согласны? — спросил политрук.
— Да.
— Похвально. Но умирать нам нельзя. Нас ждут с победой.
Казалось неправдоподобным, что лейтенант Иваницкий, такой веселый и жизнерадостный, с румянцем во всю щеку, мог произнести слова о смерти. Уж кто-кто, а он со своими бойцами не оплошает. Его комсомольцы, мокрые, продрогшие, лежали плечо к плечу.
Комсорг Арсен, сын партийного работника из Армении, шепнул политруку:
— Комсомольцы решили правильно. Мало ли что может случиться…
Он говорил, а сам слушал тишину, хрупкую, как стекло, и ненадежную, как подгнившее дерево.
— Верно, случиться может всякое. На то и война, — поддержал его политрук. — Важно, вы свою задачу понимаете… А сейчас — к реке.
Привычно нагибаясь, он первым спустился к холодной, дымящейся воде.
У переправы дежурила четверка из управления: тонкий, как былинка, Кирей, не по возрасту солидный Давыденко, спокойный до сонливости Тюлев и… кто же еще? Четвертого на берегу не оказалось.
— Почему втроем?
— Четвертый — Сатаров, он там вот… — Давыденко показал на серое пятно противоположного берега.
По тревожным глазам бойца политрук догадался: с Сатаровым что-то стряслось. А что?
— Докладывайте.
— Он, товарищ политрук, ранен, — вместо Давыденко признался Тюлев.
На противоположном берегу туман лежал пластами, как старая вата. Где-то там Сатаров…
— Когда он ранен?
— Вчера вечером.
«Что за чушь?» Вчера вечером он посылал его в штаб за почтой.
— Его, товарищ политрук, осколком в такое место… Теперь долго не будет садиться.
Тюлев говорил, а глазами зорко следил за переправой.
— Почему же он не доложил вчера?
— Это же Сатаров, — усмехнулся Тюлев и вяло, как вытащенный на берег сом, пошевелил толстыми губами.
Но вот Тюлев замер. Ему показалось, что боец, плывший с ручным пулеметом, не вынырнул. Секунда — и Кирей уже был в воде, толкая к берегу оплошавшего пулеметчика. В испуганном, бледном до синевы пулеметчике политрук узнал Языкина из взвода Амирханова. Боец крепкий, плавать умеет, и все же воды нахлебался. Да и как не нахлебаться, когда, кроме пулемета, в вещмешке четыре диска с патронами, гранаты, продукты.
Не прекращая наблюдения за переправой Тюлев вернулся к прерванному разговору: