Антон улыбнулся.
– А ты смешная.
– Очень. Смеюсь и веселюсь с утра до вечера, а в промежутках бью парней шпильками.
– Это я уже видел.
Антон допил чай и решительно поднялся с табуретки.
– Я пошел.
Я почему-то думала, что он останется на ночь, и уже собиралась доставать раскладушку с антресолей.
И здесь он сделал то, что я от него никак не ожидала. Он наклонился и поцеловал меня в щеку. И меня словно ударило током. Краткий обжигающий поцелуй. Невольно я отпрянула. Чисто инстинктивно, машинально.
– Не бойся, – усмехнулся Антон. – Я не кусаюсь.
– Я вижу… – пробормотала я, дотрагиваясь до щеки.
Я встала и проводила его до коридора. Ронька глухо заворчал, а потом – стих.
Он ушел, не оборачиваясь, а я, закрыв за ним дверь, сползла по стенке на пол.
Он – приезжий. Он не поправил меня, когда я сказала Грот Поэта. А каждый в нашем городе знает, что нет никакого Грота Поэта, есть Ротонда Поэта – место, где, по преданию, отдыхал Великий Русский поэт, когда заезжал в наш город. И каждый житель знает это. Я передернула плечами. Меня била странная непонятная дрожь.
Я закрыла лицо руками и через минуту влажный собачий язык начал облизывать мне руки и лицо.
– Подожди, Ронька, – шептала я. – Подожди. Дай мне прийти в себя. Ну, пожалуйста.
На другой день я проспала почти до половины первого: сказывались вчерашние события. Я отрубилась полностью, провалилась в тяжелое забытье и, наверное, спала бы еще, если бы не проснулась от какого-то внутреннего толчка.
Я открыла глаза и все вспомнила. Застонав, я перевернулась на другой бок, и боль мгновенно отдалась в ребрах.
– Блин! – Я приподнялась на кровати и дотронулась до бока. Он болел.
Ронька сидел в коридоре возле лужи.
– Бедненький, – дотронулась я до его головы. – Прости меня. Но не каждый день я попадаю в такой переплет.
Бульдог понимающе смотрел на меня.
Есть не хотелось. Я уставилась в окно. Во дворе стояло несколько машин.
– Что ж! – вздохнула я, обращаясь к Роньке. – Завтракать все равно надо. Хотя бы выпить кофе для взбадривания мозгов.
Я позвонила Лариске и рассказала о вчерашнем нападении. Она сказала, что я должна быть осторожней и возвращаться домой засветло. А Волховского просить, чтобы он доводил меня до двери квартиры.
Не успела я позавтракать, как позвонила мать. Строгим тоном она спросила, чем я занимаюсь и почему до сих пор не выбрала время для того, чтобы навестить родных. В ответ я что-то промямлила про дела и про то, что еще успею. В ответ она насела с твердой просьбой-приказом прийти в субботу на обед. Подобные обеды были дикой скукотищей. Мой отчим Николай Петрович не славился красноречием и поэтому в основном диалог разворачивался между мной и матерью. При этом она задавала разные неудобные вопросы, я – уходила от ответов как могла. В результате материнского допроса с пристрастием я остро ощущала свою никчемность и несостоятельность. Получалось, что я бездумное существо, живущее одним днем, как бог на душу положит. Ни целей, ни перспектив. Так жизнь – серединка наполовинку. Мать настаивала на том, что я должна продолжить свое образование и устроиться на работу получше. Я так не считала. Сама мысль об учебе приводила меня в ужас. Мы расставались взаимно недовольные друг другом. Надо ли говорить, что я старалась как можно меньше бывать на семейных обедах и посиделках.