— Вот такая история. Жорнище — родина моя. Отец с матерью там. Я еще с Киева прикидываю, чтобы в Жорнище попасть…
«Козья ножка» освещала темное с широким носом и узкими губами лицо подполковника.
— На войне всяко случается. Может, и правда своих освобожу. В газетах про такой случай писали.
И добавил, уже надевая замасленный полушубок:
— Если живы…
Мы пошли к танкистам.
Машины заправлялись горючим. С полуторок и «зисов» сгружали снаряды. Старшины покрикивали у батальонных кухонь.
Подполковник подходил то к одному, то к другому командиру и недоверчиво спрашивал:
— Задачу понял? Смотри!.. Потом подозвал замполита Ищенко:
— Слушай, комиссар, вот чего я надумал: не взять ли на танки колхозников проводниками?
— Идея неплохая. Только найдем ли добровольцев?
— А поглядим.
Желающих оказалось куда больше, чем требовалось.
В двадцать два часа танк Бойко, а за ним и остальные тронулись вперед.
Мне надо было встретиться с подполковником Бурдой, побеседовать с политработниками бригады, проверить состояние тылов. Лишь к полудню следующего дня я попал в Жорнище.
Село праздновало освобождение. На площади, где скрещивались дороги, висел полинялый красный плакат, при- зывавший колхозников удвоить урожай. Плакат этот был написан в предвоенную весну, спрятан в дни оккупации, а сейчас занял прежнее место. На броне окруженного девчатами Т-34 чернявый боец, самозабвенно зажмурив глаза, играл на трофейном аккордеоне.
В доме Бойко дым коромыслом. Бородатый старик выделывает кренделя тонкими, как спички, ногами, не обращая внимания на песню, которую тянут сбившиеся в угол женщины в цветастых хустках.
Бойко сидит за столом, красный, размягченный, улыбающийся. По лицу его струится пот, он то и дело вытирается расшитым полотенцем.
— Вот, товарищ генерал, — нетвердо поднялся подполковник, — вызволил-таки своих. Прошу познакомиться — батько мой, а то — мамо.
С меня стащили шинель, усадили за стол.
В горнице тесно, жарко, сизый слоистый дым подпирает потолок. Хлопают двери, люди приходят, уходят. Худенькая сгорбленная мать Бойко суетится у стола, бегает к печи, осторожно обходя пляшущих, носит чугунки, сковородки.
К столу протискиваются трое с красными бантами на пиджаках. Церемонно здороваются за руку со мной и Бойко. Один из них, широкий в плечах, с волнистым льняным чубом, стараясь перекричать шум, растолковывает:
— Здешние партизаны мы. Из окруженцев. В армию просимся.
— Тут теперь советская власть будет, — отвечаю я, — военкомат мобилизацию проведет.
— А сами вы не можете? — вмешивается в разговор второй. — Ждать неохота.