Она медленно достала письмо и негромко принялась читать. В помещении наступила гробовая тишина. Она читала как можно тише, надеясь, что хотя бы слуги, охраняющие Бориса, не все расслышат; тем не менее унижение было столь велико, что она не понимала, как ей удастся это вынести.
Адам Данилевский в это время стоял, незамеченный, в тени под лестницей. Приехав по просьбе генерала, он, как часто случалось, вошел через черный ход, оставив лошадь в конюшне. В первую же минуту своего появления в доме Данилевский по странной тишине и напряженной обстановке понял, что произошло нечто большее, чем обычная неприятность. Он отказался от сопровождения дрожащего от страха дворецкого и направился, почти никем не замеченный, в парадную часть дома. Теперь он стоял, укрывшись за перилами лестницы, и наблюдал отвратительную сцену, разворачивающуюся на его глазах. Он ничем не мог помочь ни Софье, ни Борису, обнаружив себя. Он мог только ждать и слушать.
Софи закончила чтение и сложила письмо. На его оборотной стороне виднелись пятна крови. Крови Бориса Михайлова, откуда-то издалека пришла ей мысль. Она стояла неподвижно перед мужем, ожидая дальнейшего развития этого кошмара.
– Посадите его на цепь в конюшне, – холодно и бесстрастно распорядился князь. – Пусть как следует осмыслит, что его ждет. За побег – пятьдесят ударов кнутом.
Сделав усилие, Софья сбросила охватившее ее оцепенение. Мужчина такой силы и роста, как Борис, в состоянии выдержать пятьдесят плетей, но ни один человек не выживет после пятидесяти ударов огромным кнутом. По существу, Борису только что вынесен приговор к жестокой смерти. Странным образом господин не имел права приговорить своего раба к «легкой» смерти, например повесить или приказать отрубить голову, но господин имел право подвергать его любым истязаниям, а смерть в таком случае истолковывалась как результат несчастного случая.
– Вы не посмеете это сделать! – вскрикнула она, заламывая руки. – Борис – мой слуга. Он служит мне, выполняет мои распоряжения и…
– И вам, Софья Алексеевна, и ему следовало бы запомнить, что в моем доме все выполняют только мои распоряжения. И все слуги, живущие в моем доме, принадлежат мне. – Дмитриев подошел вплотную, так что она ощутила на своей щеке его дыхание; яростное и жестокое выражение глаз буквально обожгло ее; Софья не могла не ощутить его ненависти, только до сих пор не понимала, за что он ее так ненавидит.
– Нет… нет, прошу вас! Не надо этого делать! – взмолилась она и, отринув прочь всякий стыд, упала перед ним на колени. – Это я виновата, а не Борис. Прикажите лучше меня выпороть…