— И не стыдно тебе, Джон Блэк?!! — всхлипывала миссис Хадсон. — Я ли не относилась к тебе, как к родному? Я ли не возилась с твоим мальчишкой? Заслужила ли я такое прощание? Прости, если чем виновата, но не оставляй в своей душе злобу против меня, а уж у меня против тебя сердце не кипит. Хоть и много бед ты наделал другим, Джон Блэк, но мы с тобой всегда были друзьями, и я ценю то, что есть в тебе хорошего. А к твоему мальчонке я буду заходить, не бойся. К себе его взять не смогу, сам знаешь мои обстоятельства, но всё, что в моих силах, сделаю. А часы твои он будет хранить, сколько сможет, и продаст только в крайнем случае, когда это будет единственной возможностью выжить. Дай Бог, чтобы это время не настало, но ведь ты сам знаешь, как бывает.
Лицо умирающего отразило муку, смешанную с отчаянием, дрожь сотрясла всё его тело, и моего отца не стало.
Миссис Хадсон отдала последний долг покойному и сумела даже организовать подобие похорон, правда, в безымянной могиле. Люди в нашем положении, а тем более, умершие насильственной смертью, нередко находят последний приют в местах, не освящённых церковью, и мой отец, живший без веры и умерший без покаяния, не должен на это сердиться.
Я думал, что не смогу придти в себя от отчаяния, однако горе моё, хоть и было острым, не лишило меня способности соображать, и эта-то способность побудила меня искать выход из моего незавидного положения, а заботы о хлебе насущном, как известно, не дают человеку окунуться в переживания с головой. Надеюсь, что моё объяснение верно, иначе было бы стыдно признаться, что к моему горю примешивалось странное чувство спокойствия. В первые два дня я ещё по привычке прислушивался и вздрагивал по ночам, словно в мою конуру могло ввалиться пьяное звероподобное существо с налитыми кровью глазами и сжатыми кулаками, готовыми молотить первого, кто попадётся под руку, но потом я как-то вдруг осознал, что мне теперь некого бояться. Я был один, это правда, у меня не было защитника и меня могли вышвырнуть из моего жалкого убежища те, кто был сильнее меня и не имел даже этого подобия жилья, но истязать меня, если я подвернусь под руку в неблагоприятный момент, было некому. Если бы я не был один, а имелась бы у меня куча братьев и сестёр, то наше положение было бы отчаянным, потому что всех прокормить я бы не смог, но моё одиночество защищало меня от трудностей жизни: сам за себя я мог постоять. Моя память хранила далёкие и очень неясные воспоминания о том, что у меня была какая-то сестра, но когда и куда она исчезла, я не знал, а отец не желал говорить со мной ни о сестре, ни о матери, ни о прошлом вообще. Наверное, неплохо было бы иметь сестру, но при других условиях. Разве смог бы я уберечь её от пьяной ярости отца? А что бы я чувствовал теперь, не зная, как о ней позаботиться? Таскать девчонку по местам, где я привык скитаться, было бы преступлением с моей стороны, потому что я предпочёл бы видеть её мёртвой, чем мелкой воровкой или распутницей. Одно дело я, мужчина, умеющий смотреть правде в глаза, имеющий понятие о чести и достоинстве и носящий имя Роберт, я уже говорил, в чью честь, а другое дело девочка, которой следовало бы играть в куклы, а не подвергать свою жизнь опасности среди воров и гнусных развратников.