Мы поднимаемся по главной лестнице на второй этаж, и тут же к нам подходит красиво одетая женщина и предлагает:
– Не желаете ли индивидуальную экскурсию по Эрмитажу, господа?
Я отвечаю:
– Спасибо, мы сами сориентируемся, вы только подскажите, в какую сторону нужно идти, чтобы взглянуть на «Джоконду» Леонардо?
Женщина спрашивает:
– А откуда вы приехали?
– Из Вепсарского заповедника, мы коренные вепсы, всю жизнь с женой занимались сплавом леса по рекам Петрозаводской области и вот первый раз выбрались в большой город и по совету друга хотим посмотреть на «Джоконду» Леонардо, потому что у нас нет детей, а мы очень хотим.
Женщина-экскурсовод удивляется:
– А при чем здесь «Джоконда»?
– Как – при чем? Всем известно, что если бесплодная женщина будет полчаса пристально смотреть в глаза Джоконды, то она забеременеет. Дак куда нам идти?
Лицо экскурсовода недовольно морщится, и она отвечает:
– Джоконда висит в Лувре, в Париже, советую вам поехать туда.
– Но от той второй «Джоконды», что Лувре, я слышал, может забеременеть даже мужчина, а это не входит в наши планы, – возражаю я.
Александра тянет меня за руку и шепчет:
– Твои шутки никто кроме тебя не понимает. И я совершенно не хочу еще раз забеременеть. Мне и двоих детей не просто прокормить.
Серьезная мне досталась жена. Если бы со мной сейчас была младшая Александра, я бы затащил ее в эту золоченую карету, в которой ездили короноваться русские цари, и оттрахал (поимел) во всех позах.
Мы проходим в зал итальянской живописи. Мой любимый итальянец – Тициан, созвучный мне художник. Напротив «Кающейся Магдалины» стоит группа школьников, а пожилая женщина-экскурсовод им гневно выговаривает:
– Я уже целый час рассказываю вам о великих людях нашего мира, а вы меня абсолютно не слушаете, болтаете, смеетесь, толкаетесь, несмотря на то, что вы уже почти взрослые люди, через год закончите школу! Я хочу рассказывать и объяснять только тем, кому интересно, поэтому все остальные могут уйти и не мешать умненьким мальчикам и девочкам.
После этого предложения все смеющиеся мальчики и девочки исчезают, рядом с экскурсоводом никого не остается. И она с саркастической улыбкой говорит:
– И вот так происходит каждый день, этим бездельникам не нужны знания, им бы выпить и потрахаться, ублюдки!
Экскурсовод уходит, а Александра замечает:
– Суровая женщина, я думаю, наши мальчики тоже от нее сбежали бы.
– Хотя они не ублюдки, вроде бы, – добавляю я.
Мы шествуем из зала в зал, иногда останавливаясь перед нашими любимыми картинами. Всякий раз, между прочим, мы находим их на новом месте, а на старом находим другие. Почему-то картины в наших музеях постоянно перетасовываются, как карты в руках шулера, который старается, чтобы другие игроки и зрители не заметили его ловких махинаций. Картины постоянно перевешивают, а какие-то из них незаметно исчезают и больше не появляются. Так незаметно исчез «Портрет молодого человека» Фердинанда Боля в зале голландской живописи. А в Русском, например, уже два года, как пропало одно из моих любимых полотен Сурикова «Казачка». Огромные полотна этого художника с изображением баталий и массовых сцен меня не потрясают, а вот эта задумчивая, печальная казачка, стоящая на крыльце своей избы и провожающая взглядом, наверное, уходящего от нее любимого мужчину, меня всегда завораживала. И вот ее нет, и никто не может объяснить, куда она делась. Один мой знакомый утверждает, что картины из российских музеев сбываются за рубеж под видом обменов культурными ценностями: вместо них (в обмен) привозится какая-нибудь не имеющая значения ерунда, которую отправляют в запасники и там складируют. А кроме того, уверяет меня знакомый, заменяют подлинники искусными копиями. Не знаю, так ли это, но не удивлюсь, если действительно так: у нас все лучшее, что можно продать, сплавляют за границу. А обратно привозят дребедень или даже радиоактивные отходы.