– У тебя есть семья, Болтун? – спросил он почти участливо.
– Нет… – Болтун на секунду задумался. – Да откуда же мне, черт побери, это знать? – Потом решительно повторил: – Нет. А у тебя?
Привычное слово «нет» едва не сорвалось с языка у Броуди: на протяжении последних четырнадцати лет он давал такой ответ каждому, кто интересовался его семейным положением. Но какой смысл отрицать это?
– У меня есть брат, – задумчиво проговорил он. – Его зовут Николасом. И еще… не исключено, что у меня есть отец.
Последнее слово даже произносить ему было как-то непривычно.
В маленьких черных глазках Болтуна вспыхнул огонек любопытства.
– Как это понимать? Что значит: «Не исключено, что есть отец»?
Слегка передвинувшись на тощем соломенном тюфяке, чтобы облегчить ноющую боль в прикованной кандалами к стене левой руке, Броуди согнул колено и оперся на него подбородком.
– Я хочу сказать, что он, возможно, все еще жив. Но точно я не знаю. Не видел его с тех пор, как мне исполнилось шесть.
– Правда? А как его звать?
Тут Броуди улыбнулся:
– Его зовут Риджис Ганн. Седьмой граф Бэттиском. – На этот раз он охотно присоединился к хриплому смеху Болтуна, вскоре перешедшему в надсадный лающий кашель, который мучил его в последние дни все чаще.
– Ты не заболел, Болтун?
– Вроде бы нет… – Болтун помолчал и добавил почти равнодушно: – Да и какая, черт побери, разница?
На это у Броуди не нашлось ответа. Он уже сожалел о своей поспешной, хотя и вызванной добрыми намерениями откровенности. Его слова открыли в самом дальнем уголке памяти заветную дверь, которую он запер давным-давно и поклялся никогда больше не отпирать. Разумеется, время от времени он нарушал данное самому себе слово. Дважды за последние годы ему даже довелось столкнуться с Ником! Но об отце он старался не вспоминать и на протяжении четырнадцати лет ни разу не произносил его имени вслух.
Однако через три дня ему предстояло умереть. Броуди испытывал свойственный всем морякам суеверный страх перед вечностью: ее неумолимый отпечаток он сотни и тысячи раз находил в море и в небе, в необъятной бесконечности времени. Но что-то таинственное, связывающее его душу с грешной землей, подсказывало ему, что конец близок, и если он сейчас не сумеет примириться с обстоятельствами своей жизни, со своей семьей, его плоть будет гнить, а кости обратятся в тлен, и другого шанса что-то поправить уже нигде и никогда не будет.
И все же ему было нелегко. Просто невыносимо. Невозможно отказаться от целой жизни, заполненной чувством жестокой обиды, только из-за того, что пришло время умирать. Он был убежден, что отец сполна заслужил его ненависть. Вот Ник – другое дело. Что касается Ника…