— Леди Амелия.
— Ваша милость, — ответила она.
Но он, возможно, не услышал ее. Он уже повернулся к Грейс, говоря:
— Вы, конечно, поддержите меня, если я запру ее?
— Том… — начала Грейс, тут же оборвав себя. Она предполагала, что Элизабет и Амелия знали, что он дал право называть его по имени в то время, когда они в Белгрейве, но, тем не менее, казалось непочтительным делать это в присутствии других.
— Ваша милость, — сказала она, произнося каждое слово с осторожной решительностью. — Сейчас Вы должны проявить к ней чуть больше терпения. Она немного не в себе.
Грейс вознесла молитву, прося прощения, поскольку она позволяла всем думать, что вдова была расстроена не чем иным, как обычным грабежом. Она, строго говоря, не лгала Томасу, но она подозревала, что в этом случае грех умолчания мог оказаться не менее опасным.
Она заставила себя улыбнуться. Она чувствовала себя притворщицей.
— Амелия? Вам нехорошо?
Грейс повернулась. Элизабет с беспокойством наблюдала за своей сестрой.
— Со мной все хорошо, — проговорила Амелия, по которой было видно, что это не совсем так.
Пару минут сестры препирались, голоса их были достаточно тихими, поэтому Грейс не могла разобрать их слов, а затем Амелия поднялась, сказав что–то о необходимости подышать свежим воздухом.
Томас продолжал стоять, Грейс тоже встала. Амелия дошла до двери, и тут Грейс поняла, что Томас не намерен следовать за ней.
О боже, для герцога, его манеры были отвратительны. Грейс толкнула его локтем в бок. Кто–то же должен это сделать, сказала она себе. Никто никогда не противостоял этому человеку.
Томас бросил на нее тяжелый взгляд, но, очевидно, понял, что она была права, потому что повернулся к Амелии, едва заметно кивнул головой и сказал:
— Разрешите мне сопровождать Вас.
Они вышли, а Грейс с Элизабет сидели тихо в течение, по крайней мере, минуты прежде, чем Элизабет тихо сказала:
— Они не составят хорошую пару, не так ли?
Грейс кинула быстрый взгляд на дверь, даже зная, что они давно скрылись, и покачала головой.
***
Он был огромен. Это был замок, конечно, это означало, что он должен быть внушительным, но чтобы настолько.
Джек стоял с открытым от удивления ртом.
Он был огромен.
Забавно, что никто не упоминал, что его отец был из герцогской семьи. Знал ли кто–нибудь? Он всегда предполагал, что его отец был сыном некоего веселого старого сельского сквайра, возможно, баронета или, возможно, барона. Ему всегда говорили, что он был произведен на свет Джоном Кэвендишем, не лордом Джоном Кэвендишем, как его должны были бы именовать.
А что касается старой леди… Джек понял этим утром, что она никогда не называла своего имени, но, конечно, она была герцогиней. Она была слишком властной, чтобы быть незамужней тетей или овдовевшей родственницей.