В ту ночь мне привиделся странный сон, смутивший наутро мои мысли. Я бежал по лесу безлунной ночью, а эхо разносило вокруг низкий злобный смех. Ветви деревьев цеплялись за мою одежду, царапали кожу. Я споткнулся о вылезающие из земли корни, поранив ноги на острых камнях. В конце концов я выбежал на поляну, ровную круглую поляну в самом центре леса. Смех доносился с одной стороны, потом с другой, но мне никак не удавалось понять, кто же смеется.
Вдруг из леса вылетел в мою сторону какой-то предмет. Я поймал его и увидел, что это — дубинка жонглера. Я швырнул ее обратно, но с противоположной стороны ко мне прилетела другая. Ее я тоже отбросил назад, и тут множество дубинок полетело в меня отовсюду. Я вертелся волчком, ловя и отбрасывая их, все быстрее и быстрее. Я знал, что рано или поздно уроню одну из них.
«У меня есть шутовской колпак с бубенцами, — размышлял он. — Я пошлю его ей и умру…»
У. Б. Йейтс. Шутовской колпак.
И вновь я проснулся почти в полдень, дрожа от холода. Или от страха, или оттого, что слишком много выпил, или оттого, что не допил. Проклятая борода доводила меня до полного отчаяния. Несмотря на позднее пробуждение, я не чувствовал себя отдохнувшим, поскольку из-за ночных кошмаров спал урывками. Хотелось бы мне досмотреть этот сон. Возможно, я все-таки узнал бы того злобного насмешника.
Настал последний день уходящего года, и я решил, что Новый год встречу чистым. Кроме незаконченного собора в городе появилось еще одно новое и роскошное сооружение — общественные бани, построенные за причалами, выше по течению реки. Я оседлал Зевса и отправился с ним на прогулку, гораздо более энергичную, чем мне хотелось, но бедняга застоялся в конюшне, и надо было дать ему порезвиться.
Если собор носил черты готического северного величия, то бани явно построили на восточный манер. Должно быть, Орсино, играя роль крестоносца, сговорился с какими-то строителями из племени турков-сельджуков. Низкое квадратное здание завершалось восьмиугольной ротондой, увенчанной простым куполом. Устроенные в стенах отдушины выпускали клубы пара, суля гостеприимное тепло. Я оставил Зевса у коновязи, вошел в раздевальню и стащил с себя одежды. Сдав белье в стирку, я купил у сидящего в углу банщика чистое полотенце и проследовал по мраморному полу к коридорчику, ведущему в так называемую тапидарию, или теплую баню.
Несколько мужчин уже растянулись на каменных лавках, и мускулистые массажисты подготавливали их тела для парилки. Пар клубился в другом конце этого помещения, и там же находились потрескивающие с двух сторон печи. Я забрался на свободную лавку и отдался на волю энергичного юноши, который немилосердно намял мне бока, пока наконец каждая клеточка моего тела не взмолилась о пощаде. Я заплатил парню и побрел в последний зал.