Когда аль-Мансур пришел в себя, была ночь, и горели светильники, и он лежал в той же комнате, но прекрасной аль-Манат рядом не было, и шейх схватился за голову и застонал в великой горести и печали, ибо упустил такой шанс, который выпадает столь же редко, сколь редко бродяга находит на проселочной дороге алмаз, вставленный в золото и окруженный изумрудами. И шейх, исполнив молитву, поспешно оделся, и пустился на поиски хозяек, пока наконец не нашел их в главной зале, но прежде чем войти внутрь, аль-Мансур приник к дверной щели, и услышал странный разговор. Речь вела аль-Манат:
О сестры. Этот чудесный юноша — удивительный любовник, и он всю вчерашнюю ночь не давал мне сомкнуть глаз, даря величайшее удовольствие, и в этом искусстве его отличает тонкость гурмана и знатока, подобная кончику иголки, аккуратно царапающему кожу, ибо ему свойственны изысканность и такт, и он обладает умением давать женщине то, что она хочет получить, даже если она порой и сама не догадывается о своих желаниях. В память об этой ночи я хочу подарить ему семь рубинов, по количеству наших любовных схваток, в каждой из которых я умирала в криках и слезах, и вновь рождалась для дальнейших битв, чтобы опять полностью раствориться в восхитительном дурмане наслаждения.
И аль-Мансур подивился таким речам, ибо не мог вспомнить чего-либо подобного, и терялся в догадках о причине столь удивительных слов.
Он благоразумно постучался и вошел, и три девушки ласково приветствовали его. Долго же ты спал, аль-Мансур, — сказала медноволосая, — целый день мы провели в саду, дожидаясь тебя. Слуги внесли еду и плоды, музыканты заиграли на инструментах, хозяйки наполнили вином чаши, и все приступили к трапезе. Аль-Манат ласково смотрела на шейха, аль-Узза заправила курильницу ганджем и зажгла ее, аль-Мансур в задумчивости поглощал печеную рыбу, а медноволосая аль-Лат сказала, обращаясь к одной из девушек: О, аль-Узза, сестра, ты славишься среди нас искусством танца, так порадуй же гостя, станцуй перед ним и пусть он развеется, и морщины навсегда покинут его лоб. И аль-Узза покорно исполнила ее просьбу, и начался танец, столь удивительный и прекрасный, что юный шейх забыл о вине и рыбе, а аль-Лат придвинулась к шейху и зашептала.
Знаешь ли ты, о юноша, что аль-Узза имеет столь гибкое тело, что изогнувшись, может коснуться языком своего плода? И аль-Мансур вздрогнул, а медноволосая рассмеялась. Запах ганджа распространялся по комнате, и шейх смотрел на танцующую фигуру, и сильнейшее желание овладевало им, и он не в силах был дождаться конца ужина, и терялся в догадках, повторит ли аль-Лат свои вчерашние слова.