Нелишне вспомнить всем легковерам в «чудеса» современной массовой психотерапии реплику Раскольникова «...Слишком легко тогда было бы жить...» (6; 325) и замечание Лебезятникова о том, что при убеждении парижский профессор еще «употреблял и души, то результаты этого лечения подвергаются, конечно, сомнению...» (6; 325).
Апофеозом самозванца-психотерапевта, основанном на самообмане и незаконном «переименовании» себя как врача, в этом романе выступает Зосимов. Говорил он с необыкновенным участием, сдержанно, усиленно серьезно, как доктора на важной консультации: «В больном заметна какая-то неподвижная мысль, что-то обличающее мономатерию... По наблюдениям же его, болезнь пациента, кроме дурной материальной обстановки последних месяцев жизни, имеет еще некоторые нравственные причины, есть, так сказать, продукт многих сложных и материальных влияний, тревог, опасений, забот, некоторых идей». Происхождение мономании им безапелляционно трактуется как результат совпадения начинающейся телесной болезни, нищеты и эмоциональной реакции на нелепость подозрений.
Самозванец-психиатр, упиваясь самообманом, веря в свою проницательность, глубокомысленно рассуждает: «...начинающаяся болезнь, и этакое подозрение! Исступленному-то ипохондрику! При тщеславии бешеном, исключительном! Да тут, может, вся-то точка отправления болезни и сидит... Ведь эти мономаны из капли океан создают, небылицу в лицах видят...» (6; 163).
Раскольников действительно находится в душевном кризисе, но как «кандидат в Наполеоны». Видя в себе сверхчеловека, разрешая себе пролить чужую кровь, он рассчитывает сам, без чьей-либо помощи, опираясь только на силу своего ума и воли, преодолеть «болезнь совести». Иначе он окажется в разряде «тварей дрожащих». Во время беседы с Зосимовым он не отказался от притязаний на роль сверхчеловека, и надежда преодолеть кризис самостоятельно еще не покинула его. Ему выгодно найти правдоподобное объяснение странности своего поведения. Поэтому версия о его временном психическом расстройстве, обусловленном внешними причинами (недоедание, лихорадочное состояние и др.), развиваемая его прямодушным, доброжелательным, но недалеким приятелем Разумихиным с помощью врача Зосимова, устраивает его как маскировка, ложное объяснение подлинной причины психического состояния. Создается любопытная психологическая ситуация во взаимоотношениях врача и пациента: пациент использует нечуткость, недальновидность и недостаточную компетентность врача для создания выгодной для себя легенды.
«А ведь это, пожалуй, и хорошо, что он меня почти за сумасшедшего считает», – думает Раскольников. А находящийся в экстазе самообмана врач, ухватившись за деталь в рассказе Раскольникова (что в бреду он помнил все, до малейшей подробности, а вот зачем делал, ходил, говорил, не может объяснить), вещает: «...Слишком известный феномен... исполнение... дела иногда мастерское, прехитрейшее, а управление... начало поступков, расстроено и зависит от разных болезненных впечатлений. Похоже на сон».