Улыбка сбежала с лица Кармола, и он ласково положил руку мальчику на плечо.
— Ты веришь, что господин Клай... волшебник?
— Он бог, — прошептал Келлс. Кармол молчал, и мальчик забеспокоился. — Клянусь, я никому не скажу.
— Откуда же ты это взял, юный Келлс?
— Я сам видел, как он совершил чудо — в прошлом году. Мама привела к себе... друга, вот я и сидел в нашем переулке под навесом. Была гроза, молнии так и сверкали. Одна ударила прямо в переулок, и я услышал громкий треск. Чье-то тело подкатилось ко мне и стукнулось о стену. Я выскочил наружу. Это была Длинная Тэсс — она мамина напарница и работает на Длинной улице. Шла, видно, домой, а молния попала в нее и убила наповал. Я пощупал ее шею — жилка не билась. Приложил ухо к груди — и сердце не бьется. Тут подъехала карета, и я шмыгнул обратно в укрытие — подумают еще, что это я ее убил. Гляжу, господин Клай выскакивает из экипажа и подходит к Тэсс. Он тоже потрогал ее шею, послушал сердце... а потом сделал это. — Дыхание Келлса участилось под действием воспоминаний, и сердце стучало вовсю. — Он наклонился и поцеловал ее! Я глазам своим не поверил. Поцеловал мертвую, прямо в губы — как любовник. И знаешь, что случилось потом?
— Нет. Скажи.
— Она застонала — и ожила. Тогда я все понял. Но ничего не сказал — даже Тэсс. У нее остались ожоги на ногах, и одна сережка расплавилась и приварилась к коже. Но даже Тэсс не знает, что воскресла из мертвых.
— Вот так история, парень, — вздохнул старик. — Мне сдается, ты должен повторить ее господину Клаю. Сиди тут, а я пойду спрошу, не уделит ли он тебе минутку. Тут есть фрукты — ешь сколько влезет.
Келлсу не надо было повторять дважды. Не успел Кармол выйти, мальчишка сгреб пару спелых. апельсинов и горсть бананов. И принялся уплетать все это, запивая фруктовым соком, который обнаружил в каменном кувшине.
Вот блаженство-то! Вкусная еда — и чудо в придачу!
Нынче он хорошо потрудился. Сидя у теплой плиты, Келлс думал, что сказать богу, как лучше объяснить ему, что мать больна и не может работать. Это не потому, что она ленится. Когда у нее на груди появилась первая шишка, она продолжала работать, хотя то и дело падала в обморок. Потом шишка затвердела, сделалась заметнее, некоторые клиенты стали ею брезговать, и ей приходилось работать дольше, притом в переулках, где дело совершается наспех и в темноте. А после на шее у нее выросла вторая шишка — большая, как апельсин, который Келлс только что съел. И никто не хотел больше платить ей за услуги. Лицо у матери сделалось пепельно-серым, под глазами легли темные круги. А уж исхудала-то как! Страшно исхудала, несмотря на всю еду, которую Келлс воровал для нее.