Плутарх был его вторым декурионом, молодым человеком, недавно покинувшим родной Эборакум, так что ему еще предстояло показать, чего он стоит на поле боя.
Вошел лекарь, пощупал пульс Урса, послушал его дыхание и попытался привести в чувство, сняв воск с горлышка флакона с какой-то вонючей мазью и подержав флакон у его носа. Но Урс не шевельнулся, хотя Плутарх закашлялся и поспешил отойти.
– Он в глубоком обмороке, словно от удара, – сказал лекарь. – Что тут произошло?
Агриппа пожал плечами.
– Я спал в соседней комнате и проснулся оттого, что сначала закричал мужчина, потом женщина. Я вошел сюда с юным Плутархом: сикамбр лежал на полу, а женщина рыдала. Я решил, что это какой-то припадок.
– Не думаю, – сказал лекарь. – Мышцы не сведены судорогой, а сердце бьется хотя и медленно, но ровно. Ну-ка, – обернулся он к Плутарху, – поднеси фонарь к кровати.
Молодой человек повиновался, и лекарь оттянул правое веко принца. Зрачок сузился в черную точку в синем кружке радужки.
– Вы его хорошо знаете?
– Я почти нет, – ответил Агриппа, – но Плутарх много дней проводил с ним вместе.
– Он причастен тайнам?
– Нет, не думаю, – сказал Плутарх. – Он никогда ничего такого не говорил. Правда, один раз упомянул, что дом Меровиев славится своим постижением магии, но при этом он улыбнулся, и я решил, что он шутит.
– Так значит, – продолжал лекарь, – он не говорил на непонятных языках, не занимался гаданием, не толковал знамения?
– Нет.
– Странно! А где женщина?
– Ушла, – ответил Агриппа. – Думаю, ей не хотелось и дальше выставлять себя напоказ.
– Шлюхам к этому не привыкать! – сердито перебил его лекарь. – Ну, хорошо, пока пусть полежит тут.
Утром я пришлю дочку с настоем для него. И он проспит до вечера.
– Благодарю тебя, почтеннейший, – торжественно произнес Агриппа, видя, как лицо Плутарха расползается в ухмылке.
Когда лекарь удалился, Плутарх захихикал.
– Ты не объяснишь причину своего веселья? – спросил Агриппа.
– Он обозвал шлюхой собственную дочь! По-твоему, это не смешно? Половина нас старалась заманить ее в постель, а вторая половина тоже не отказалась бы. И вот она голая наедине с сикамбром!
– Мне не смешно, Плутарх! У сикамбра чести не больше, чем у помоечной крысы, и девица заслуживает чего-то получше. Никому не упоминай ее имени.
– Но ее же видели все, кто был в коридоре.
– Они тоже будут молчать. Ты понял?
– Конечно.
– Вот и хорошо. А теперь оставим нашего похотливого барана спать.
* * *
Урс слышал, как они разговаривали, но был парализован. Когда они ушли, он продолжал лежать неподвижно, не ощущая прикосновения мягкой простыни, а его память вновь и вновь рисовала картины смерти.