Потом в деревне организовался производственный кооператив. Кооператив был слабенький, в него вступали маломощные крестьяне. Мать Анке посмеивалась над порядками во вновь созданном хозяйстве. Сами они туда ни за что бы не вступили, но старики — свекор со свекровью — становились все несноснее и злее. Мать работала от зари до зари, Анке тоже прибавилось хлопот, так что занятия в июле приходилось пропускать. Старики считали, что она уже достаточно взрослая — Анке было 12 лет, — чтобы чистить хлев, ухаживать за скотом, боронить, доить корову, сбивать масло и выполнять всякую другую работу, не имеющую никакого отношения к учебе. Кончилось беззаботное детство, безобидные шалости. Птицы могли теперь спокойно высиживать свои яйца — им никто не мешал.
В школе учитель рассказывал ребятам о преимуществах кооперативного землепользования, дети ему верили, и Анке теперь частенько задумывалась: кто же прав — учитель или мать? Они оба были ей дороги.
Как-то к ним в деревню приезжали рабочие с фабрики по изготовлению моющих средств. Они рассказывали о своем производстве, которое достигло максимальной выработки, и теперь у них есть возможность выйти со своей продукцией на международный рынок. Мать Анке, слушая эти рассказы, смеялась и говорила, что лучше бы они заботились о том, чтобы стиральные порошки были дешевле. Анке старалась вникнуть в разговор взрослых и после сказала матери, что ей непонятно, почему фабрика расширяется, а в их кооперативе дела идут совсем плохо. Как же будет дальше?
Вечером, когда собрались родственники и знакомые, разговор, как всегда, пошел о том, как же дальше жить крестьянам. Было шумно, говорили все вместе, спорили, ссорились.
В эту ночь мать не спала и даже, как показалось Анке, плакала. Девочка все спрашивала, не болит ли у нее что-нибудь, не вызвать ли врача. Но у матери была совсем другая боль — она не видела для себя выхода. Последнее время ей часто казалось, будто она бесцельно плывет в безбрежном житейском море, не зная, куда пристать. Нет, в 30 лет нельзя жить так, как это было до сих пор, словно в полусне. Мать впервые так серьезно разговаривала со своей двенадцатилетней дочерью, и Анке, еще не все понимая в ее словах, как могла, старалась успокоить ее.
Однажды, когда мать вернулась с поля, старуха, сидя в скрипучем кресле возле печки, заметила как бы невзначай: «Сегодня мы записались в кооператив, но уж, конечно, не по убеждению».
Мать и сама это прекрасно знала, но что из этого? Ее даже не спросили, не сочли нужным или просто забыли. Ведь это хозяйство было не ее. Она вместе со своей маленькой дочерью была здесь чужой.