Очевидно, у самолёта был повреждён мотор. Немцы прижимали его к озеру, обстреливая из пушек и пулемётов.
Истребитель бесшумно, как планёр, скользнул над озером. Наконец его лыжи коснулись льда, и он замер, белый, почти неразличимый на снегу. Он сел не более чем в ста метрах от нас. Немцы пронеслись над ним с победным воем моторов. Я увидел, как из кабины истребителя выпрыгнул лётчик и бросился под мотор. Мы побежали к нему.
— Ложись! — крикнул Ольшанский.
Я бросился в снег и увидел, как два самолёта, развернувшись, пикировали на беспомощный истребитель. Они на бреющем полёте пронеслись над ним, я услышал пулемётную очередь, увидел столбики снежной пыли и ямки на снегу, похожие на заячий след.
— Они его будут расстреливать, — прошептал Ольшанский.
Самолёты развернулись и снова стали заходить на истребитель. Когда они вторично пронеслись над нами и снежная пыль взвилась совсем рядом, я крикнул:
— К самолёту! — вскочил и побежал.
Ольшанский бежал за мной. Надо было успеть добежать до самолёта, пока немцы не развернутся. Там всё-таки было укрытие. Мы успели. Я добежал первый и с размаху нырнул под мотор. Ольшанский повалился на меня. Лётчик лежал на спине и сжимал в руке наган.
— Полегче, ребята, — прохрипел он.
Мы прижались друг к другу. Пули ударили в металл над нашими головами.
Казалось, что этому не будет конца. Самолёты разворачивались, проносились над нами на бреющем полёте, палили из пулемётов и пушек и поднимали вокруг снежную бурю. И каждый раз, когда они проносились, лётчик произносил только два слова: «Ни черта!»
Потом они улетели. Мы вылезли из-под мотора. Не было ничего более приятного, чем видеть, как удаляются «мессершмитты». Лётчик вылез следом за нами. Меховой комбинезон висел на нём клочьями. Он встал, похлопал рукой по мотору и сказал:
— Ни черта! Выручил. Ленинградская вещь!
— Ранен? — спросил я.
— Ни черта! — хрипло ответил лётчик.
Но я увидел на снегу, там, где он лежал, красное пятно.
— Посмотри получше, — сказал я, — сгоряча не чувствуешь.
Лётчик похлопал себя по груди и по бёдрам.
— Руки есть, ноги тоже есть. И башка есть, — сказал он.
— А кровь откуда? — спросил я, показывая на снег.
— Кровь? — Лётчик посмотрел на снег и повторил растерян но: — Кровь?.. Да, кровь.
Но тут я сам увидел кровь на его валенке. Очевидно, он был ранен в левую ногу.
— Снимай валенок, — сказал я.
— Да ни черта! — махнул рукой лётчик.
— Сейчас — ни черта, а потом — без ноги! — крикнул я. — Садись!
Лётчик сел в снег, и я стал стягивать с него валенок.
— Больно? — спросил я. Мне важно было знать, задета ли кость.