— Ты опять забыл. Я вряд ли сумею их увидеть.
— Ничего, я покажу! — он говорил горячо, стиснул на мгновение зубы, опять понимая: не то. — Ты увидишь, ты должна, ты — не они, у тебя получится!..
Эрле непроницаемо повернула к нему голову — впервые он не мог понять по ее лицу, что она чувствует.
— Спасибо, что-то не хочется. Я уж лучше домой. — Она свернула в сторону, проскользнула между двумя хохочущими девчонками, влилась в очередную группу людей — исчезла, растворилась, сбежала…
Он остался один. Стоял до тех пор, пока кто-то его не толкнул. Себастьян еле слышно извинился — его не услышали, впрочем, это было и неважно, — развернулся и медленно, с усилием, глубоко впиваясь коньками в беззащитный лед, покатил за своей тенью — туда, где водились русалки. Один.
Больше Эрле его не видела. Через три дня, когда она снова отправилась на речку покататься на коньках — обидно… любимая забава словно потускнела, утратила часть привлекательности… — ей встретилась Мария. Словно невзначай Эрле спросила у нее, как там Себастьян. Девочка посмотрела на нее недоверчиво и угрюмо пробормотала, что он еще третьего дня сбежал из дома — и, судя по оставленной им короткой записке, возвращаться не собирается, потому что твердо решил добраться до моря, устроиться матросом на какой-нибудь корабль и навсегда уплыть в дальние неведомые края. Эрле скептически хмыкнула, выразив тем самым обуревающие ее глубокие сомнения в разумности сей затеи; Мария не сказала ничего, и на том они разошлись.
Эрле дожидалась оттепели, чтобы покинуть Ранницу. Никому о своем намерении она пока что не сообщала, да в общем-то, и сообщать было особо некому: ни Марка, ни Анны, ни Стефана, а теперь вот еще и Себастьяна не стало… Впрочем, о последнем она, признаться, не слишком сожалела — но не тревожиться остатками души за судьбу юноши не могла. А еще было жалко его родных. Собственно говоря, это ведь она была виновата, что все получилось так плохо, но на то, чтобы почувствовать себя таковой, у нее уже не было сил.
С горя начала писать стихи. Не понравилось: они выходили неживые и слишком тяжеловесные. Сама себе удивилась, обнаружив, что успела уже написать довольно много; уничтожать не стала — спрятала, не собираясь кому-либо их показывать.
…А оттепель никак не приходила.
Она спускалась вниз по лестнице. Медленно, очень медленно, склонив голову набок, словно вслушиваясь в каждый скрип ступенек. Рукой вела по перилам — до тех пор, пока не осознала, что пытается царапать ногтями полированную поверхность. Отняла руку, зачем-то оглянулась, вороватым движением спрятала руку за спину. Ступила на последнюю ступеньку — и поняла, что забыла, зачем спускалась. Подняться наверх, может, вспомню?