— Не преувеличивай моих возможностей, — он приподнял веки, посмотрел на нее серьезно. — Я могу лишь приостановить, помешать — но не уничтожить, точно так же, впрочем, как и ты: помочь, подтолкнуть — но не заставить расти.
— Да. — Внезапно ей стало холодно, и она с силой потерла руки друг о друга, чтобы согреть. — Я уже заметила.
— Ну так как? — вновь спросил торговец. Пока они говорили, тень переползла так, что Эрле оказалась в тени, а его ноги — на солнце; он подобрал их поближе к бортику. — Что ты решила?
— Пока что — ничего. — Она передвинулась на солнце, чтобы согреться. Самая обидная вещь в мире: мерзнуть, когда другие страдают от жары. Безотчетно проследила за его взглядом: он начинался на бусах из каштанов, заканчивался — на ее руке. Кольцо Марка.
— Да, — подтвердила она. — Совершенно верно.
Он встал, усмехнулся чему-то коротко, поднимая с мостовой короб:
— На случай, если вдруг надумаешь: я буду в Раннице еще две седьмицы. Постоялый двор "У белого дракона", спросить Рудольфа.
— А я — Эрле…
— Угу. Ну, бывай…
Она смотрела ему в спину — правда, недолго, потом зачем-то опустила руку в фонтан, коснулась дна и достала оттуда осколок зеркала. Он лежал у нее на ладони, пуская солнечные зайчики — небольшой, треугольный… Эрле сжала руку в кулак и почувствовала, как жарко впиваются в кожу его острые края.
Марк вернулся, как всегда, неожиданно. Случилось это поздно вечером, когда Эрле уже легла спать, поэтому будить ее он не стал, и она узнала о его возвращении лишь наутро. О том, что делал во время поездки, Марк, как обычно, промолчал, только сухо сообщил, что договорился со столичной типографией, и обе книги должны вот-вот поступить — если уже не поступили — в одну из Ранницких книжных лавок. Эрле обрадовалась, спросила, когда будет можно сказать об этом Себастьяну, Марк посмотрел на нее как-то странно и ответил равнодушно — да когда хочешь, я все равно собирался позвать его наконец в гости… Она кивнула, а про себя подумала — тем лучше, эта история и так уже тянется слишком долго, пора бы наконец с ней покончить.
Себастьян — уже не в куртке, а в стареньком, но еще приличном сюртуке — покрутился по комнате, окидывая ее оценивающим взглядом: диван, три кресла, столик, незажженный камин — лето все-таки, хоть и похолодало… В углу — часы, у стены — клавесин, рядом — напольная ваза без цветов… Потом повернулся к Эрле и молвил выразительно:
— А у вас здесь мило… Только вот цветов почему-то нет, ты же вроде их любила? Или уже перестала? А может, тебя с ними разлучили?
— Ну почему же, — возразила молодая женщина, мягко пожав плечами. — Зачем нам трупы цветов — ведь, согласись, срезанные цветы это все-таки трупы — если у нас под боком целый сад? — улыбаясь, она прошла к двери на террасу, распахнула ее и жестом показала на вазон, где росли вперемешку ноготки, бархатцы и анютины глазки. — Конечно, тебе после роз и орхидей наши цветы, наверное, кажутся простенькими и бедными, но мы с Марком все равно их очень любим — правда, радость моя? — она оглянулась, ища взглядом мужа. Тот сидел в кресле, на самом краешке, будто вот-вот собирался вскочить — и с сумрачным видом кидал в рот одну виноградину за другой.