Садовники заливались весенним смехом и даже не заметили, как умолкла за окном бушевавшая всю ночь гроза.
…Я не буду подробно рассказывать, как Эрле вернулась домой, про то, как слетел по лестнице уже не чаявший увидеть ее Марк, как она переодевалась в сухое, пока он ходил на кухню за горячим молоком, а потом еще настоял, чтобы она все выпила — да-да, именно так, с пенками!.. во-от, теперь точно не простудишься… А потом он обнял ее, прижал к себе крепко-крепко, как будто боялся, что она вот-вот растает — да так и просидел с ней до самого утра, и кресло — одно на двоих — не было для них слишком тесным.
Так я и оставлю их — в гладком деревянном кресле с овальной спинкой и широкими подлокотниками, перед рабочим секретером, на столешнице которого стоит канделябр, но из трех свечей горит только одна — средняя… Марк обнимает жену одной рукой — вторая лежит на подлокотнике — а Эрле спит, положив голову ему на плечо, и спутанные волосы, которые она так и не удосужилась расчесать, щекочут ему шею и сползают ей на глаза…
Эрле спит, а Марк смотрит в окно, в серовато-мутное стекло, закованное в тяжелую раму. И ни он, ни она еще не догадываются: то, что есть сейчас — это только начало, их ждут еще сотни дорог, и в конце каждой из них их встретят и печаль, и радость, и победа, и поражение, и встреча, и разлука — все сразу, ведь одно не бывает без другого, как зеркало — без двух сторон… Марк держит свой мир в объятиях — он еще не знает, сколько раз он будет обретать его и вновь терять… Да и про смерть Себастьяна он тоже еще не знает — ему только предстоит услышать об этом утром… А Эрле — Эрле спит. Она пока что даже не представляет, как сложно — быть Садовником, как больно и тяжело — иметь возможность выбирать, как страшно — брать на себя ответственность, ведь твой выбор оборачивается судьбами других людей… Она спит и улыбается, и ей снится хороший сон. Она видит Себастьяна, он приходит к ней, и садится на краешек столешницы, и говорит с ней — кажется, снова спорит о людях и поэтах, и в его синих глазах — легкая усмешка… Эрле улыбается ему в ответ сквозь слезы, а потом пугается: "Но как же так, ты ведь умер!" — а он смеется и машет рукой. "А это неважно", — говорит он; "Это неважно", — подхватывают чьи-то нестройные голоса; Эрле оглядывается и видит их всех — Стефана, и Анну, и их новорожденную дочку, и Садовника, и Семилапого, и еще кого-то, и еще… "Это неважно", — говорят они; "Неважно", — соглашается с ними книга Себастьяна его голосом, и Эрле понимает: раз они так говорят — значит, это действительно неважно, значит, есть одна только жизнь, значит — если вложить в предмет часть души — он и то оживет, как ивы или книга; так что уж говорить о живом человеке!.. Ведь смерти нет, а жизнь вечна, и в конечном счете она всегда побеждает — правда же?..