— Откуда знал?
— Я ему телеграмму в общежитие самолично посылала.
— Пил?
— Лучше б пил, так хоть знали бы, с чего он такой… Нет, не пил, а смотрел иногда как бешеный.
— Может, наркотики употреблял?
— Не знаю. Не видела.
Арнольдов вынул из папки фотографию.
— Скажите, Галина Тимофеевна, это ваш брат?
Она вытерла руки, взяла двумя пальцами снимок, поднесла к окну. Потом посмотрела на Арнольдова.
— Он что, мертвый? — спросила она упавшим голосом. Арнольдов кивнул. Она заплакала беззвучно.
— Галина Тимофеевна, вам нужно поехать со мной на опознание.
— Никуда не поеду. Мне мать и детей не на кого оставить.
— Пожалуйста, позвоните мужу на работу. Мы вас отвезем и привезем, это займет совсем немного времени.
Ехать Галина Тимофеевна наотрез отказалась. Пришлось вызванивать ее мужа Дмитрия Бурдюкова, работавшего в школе учителем математики. Он оказался молчаливым, хмурым на вид человеком, целиком и полностью находившимся во власти жены…
Приступили к чтению Евангелия. Голос отца Василия отдавался под сводами; слова Христа проникали в души православных и оглашенных, допущенных к слушанию.
— …Восстанет народ на народ и царство на царство; будут большие землетрясения по местам, и глады, и моры, и ужасные явления, и великие знамения с неба. Прежде же всего того возложат на вас руки, и будут гнать вас, предавая в синагоги и в темницы, и поведут пред царей и правителей за имя Мое. Будет же это вам для свидетельства. Итак, положите себе на сердце не обдумывать заранее, что отвечать. Ибо Я дам вам уста и премудрость, которой не возмогут противоречить, ни противостоять все, противящиеся вам…
И все же в машине Арнольдову удалось побеседовать с Бурдюковым.
— Дмитрий Николаевич, почему ваша жена так относится к своему брату? Судя по ее рассказам, он человеконенавистник какой-то. Должна же быть этому причина, как вам кажется?
Дмитрий Николаевич молчал и так долго ежился, неотрывно гладя перед собой на дорогу, что Арнольдов уже не надеялся получить ответ.
— Он фашист, — сказал наконец Бурдюков. — Фашист по убеждениям, по отношению к людям, по словам и поступкам. Ему нравилось быть сильным, а в своем доме, как известно, пророков не признают. Может, где-то в колонии или на войне перед ним снимали шапки и становились на колени, и он привык, упивался этим. Отец Галины воевал немножко, в самом конце войны, но фашизм возненавидел на всю жизнь. А сын нарочно, с каким-то подчеркнутым садизмом, разглагольствовал о великой нации сильных и здоровых людей, выводя его из себя, наслаждался бессилием старика и своим мнимым превосходством. Однажды я не выдержал и вмешался. Он меня в кровь избил на глазах детей, их у нас тогда двое было. Вот вы сказали — человеконенавистник. Нет, не думаю. Ненависть — это хоть и неблагородное, но все же чувство, а он, похоже, был патологически лишен каких бы то ни было чувств.