Князь распечатал его, оно очень коротко: "С истинным и душевным соболезнованием известить должен я Ваше сиятельство, что Елена Павловна скончалась в ночь на сегодняшний день в два часа с четвертью. Часа за три до смерти она попросила бумаги и, перо, хотела писать Вашему сиятельству, но, написавши несколько строк, она бросила и сказала:
"Он не станет читать". Потом впала в забытье, минутами приходила в себя, но и тут речь ее была несвязна. Ваш портрет требовала беспрестанно. "Кончено, - сказала она наконец, - мне легче: пусть он не знает моих страданий. Бог простит меня. Видите - свет и музыка". Тут улыбка показалась на охолодевших устах - и ее не стало. Подробности следующий раз, боюсь опоздать на почту".
В письмо была вложена записочка, измятая судорожными движениями и облитая слезами. В ней не было никакого смысла и почти нельзя было прочесть - так слаба была рука писавшая: "Mes tourments finissent... Merci, grand Dieu!.. Oh, que je taime, mon ange... Hate-toi de venir [Моим мучениям приходит конец... Благодарю, боже!.. О, как я люблю тебя, ангел мой... Приезжай скорее (франц.)], а то опоздаешь, я умру, скоро умру... Qu'il est beau... elle..." [Как он прекрасен... она... (франц.)] Знаете ли вы то чувство, когда человек очнется после обморока? Он видит, что все знакомое, но точно будто в первый раз, двух мыслей связать нельзя, удивительная тупость в голове; человек делается меньше, чем скот, растение.
Точно то же сделалось в душе князя. Он не был порочен, вся вина необузданность, к которой он привык с молодых лет.
С начала письма вся кровь бросилась ему в сердце и в голову, и он дрожал от холода, рука не могла держать сигары, она выпала; язык высох, лицо посинело, но он читал, прочел все, положил письмо, посмотрел около себя, на стены. Портрет его отца встретился глазам, ему очень хотелось знать, чей это портрет; потер себе лоб, но не мог сообразить. Потом инстинктуально вспомнил о сигаре, спросил камердинера, где она; тот подал ему, он начал расщипывать ее и положил на стол. Потом он посмотрел на камердинера, тот не мог вынести его взора и задрожал. "Воды!" - сказал князь совсем не своим голосом. Он выпил два стакана, неверными шагами дошел до дивана и бросился на него. Тут немного пояснее стало у него в голове и гораздо мрачнее на душе.
- Я буду спать здесь, - сказал он слуге.
Слуга взял свечи, поклонился и пошел.
- Оставь свечи и убирайся к черту! - закричал князь.
Камердинер вышел в лакейскую и, встретив там дворецкого, сказал ему шепотом: "Ну уж, Спиридон Федорыч, как наш князь нарезался сегодня - зюзя зюзей! Не смеет жене носу показать; там улегся в угольной на диване болен, дескать.