Как я ни стремилась увидеть Лили, рассказать все, что узнала в Мексике, и выступить против ее родителей, я не могла оставить детей. Весь день и вечер они просидели на мне, как будто не могли жить иначе. Они мгновенно надели свои мексиканские наряды и выглядели, как знатные вельможи тех времен, когда Калифорния была частью Мексики. Потребовалось несколько часов, чтобы уложить их в постель, и мы смогли это сделать, только пообещав, что они не пойдут завтра в школу. Запросто. Ведь завтра воскресенье.
Несмотря на позднее время, я позвонила Элу и рассказала о своей поездке.
— Она не убивала, — сообщила я, зажав телефон щекой и одновременно выкладывая вещи из сумки, проверяя, нет ли на них пятен, и вешая в шкаф.
— Но она помнит, что сделала это, — возразил он.
— Ты меня слушал? Ложные воспоминания! Воспоминания, которые ей внушили!
— Хорошо, хорошо, может быть. Тогда кто это сделал? Отчим? Отец?
— Или мачеха.
— Ну не знаю. — В его голосе слышалось сомнение.
— Почему нет? — спросила я, нюхая подмышки блузки, про которую не помнила, надевала или нет. Поморщилась и бросила ее в корзину.
— Когда убивают из пистолета — это мужское преступление.
Я даже не спорила. Меня раздражала дискриминация по половому признаку, но не хотелось отстаивать право женщины на выстрел.
— Ты хочешь поехать со мной к Лили?
— Лучше не надо, — сказал он. — Но не предпринимай ничего против Полариса и ее родителей. Я не хочу, чтобы ты рисковала в своем положении.
Я вздохнула, но возражать не стала. Положив трубку, я поставила пустую сумку в шкаф.
— Как дела у Эла? — спросила мама.
Она лежала на моей кровати, опираясь на локоть, и наблюдала, как я распаковываю вещи. Моя мать принадлежит к тому типу маленьких худеньких женщин, которые с возрастом становятся все более и более миниатюрными. Когда ей исполнится девяносто лет, ее будет видно только в микроскоп. Эта ее особенность вызывала во мне некоторую обиду. Я набирала и сбрасывала одни и те же 10–15 фунтов несколько раз, а мама носила специальный корсет, чтобы придать себе немножко веса. Я всегда считала, что она сжигает свои калории чрезмерно активной деятельностью. Слово «многозадачность» изобрели специально для нее. Когда я была ребенком, она готовила обед, пылесосила дом, получала инструкции по телефону от своего босса и выпытывала у меня, где я была прошлой ночью. И все это одновременно. Возможно, сейчас я впервые видела ее в неподвижном состоянии. Общение с детьми оказалось для нее гораздо более трудным, чем она предполагала.