Когда трофей
У эллинов победный ставит войско
Между врагов лежащих, то не те
Прославлены, которые трудились,
А вождь один себе хвалу берет.
И пусть одно из мириады копий
Он потрясал и делал то, что все,
Но на устах его лишь имя.
Александр, видимо, был знаком с этим произведением Еврипида, поэтому поспешил прекратить его декламацию.
Тут Александр выхватил копье у одного из телохранителей и, метнув его в Клита, который отбросил дверную завесу и шел навстречу царю, пронзил дерзкого насквозь. Клит, громко застонав, упал, и гнев Александра сразу же угас. Опомнившись и увидев друзей, безмолвно стоявших вокруг, Александр вытащил из трупа копье и пытался вонзить его себе в шею, но ему помешали — телохранители схватили его за руки и насильно унесли в спальню.
Вообще-то Александр виртуозно владел оружием (в битвах мы видим его в гуще врагов, сражающимся с несколькими противниками одновременно), и если бы он желал убить себя, то сделал бы это. Согласно сведениям Юстина, он не спешил даже с переживаниями по поводу смерти Клита:
Ликуя по поводу убийства, он стал упрекать мертвеца за то, что он вступился за Филиппа и восхвалял отцовские боевые успехи. Но когда, пресытившись этим убийством, он успокоился и гнев сменился размышлением, он стал думать то о самом убитом, то о причине убийства и раскаиваться в своем поступке; он стал убиваться о том, что похвалы своему отцу он встретил с таким раздражением, какого не должен бы проявить даже при оскорблении его памяти, и о том, что убил друга своего, ни в чем не повинного старика, среди пира, за кубками.
Все правильно, раскаяние было самым лучшим вариантом для Александра. Убийство лучшего из лучших македоняне могли бы и не простить. Даже на пиру многие старые воины в присутствии Александра поддерживали Клита. И хотя Клит должен был умереть, как Парменион и Филота, царь сделал все, чтобы представить его убийство роковой нелепой случайностью.
Испытывал ли Александр муки совести? Да. Но в то же время убийство друга было для него необходимостью — он стал препятствием на пути к неограниченной власти. И потому в его переживания все чаще, как отмечает Юстин, вторгались весьма рациональные мысли: «Он думал и о том, сколько пересудов и недоброжелательства вызвал он своим поступком в войске и среди покоренных народов, сколько страха и ненависти среди своих друзей, сколь горьким и печальным сделал свой пир, оказавшись на пиру более страшным, чем вооруженный во время битвы».
Сходные с Юстином выводы мы найдем у Курция Руфа:
Впрочем, его больше беспокоило, что, как он видел, все друзья пришли в ужас; ведь после этого никто не осмелился вступать с ним в разговор; ему придется жить в одиночестве, как дикому зверю, который одних пугает, а других сам боится. На рассвете он велел принести к себе все еще залитое кровью тело Клита. Когда его положили перед царем, тот, обливаясь слезами, вскричал: