Ангарцы же, опираясь на местные ресурсы, к середине лета выбили или уничтожили все шведские гарнизоны в центре восточной Карелии. Кроме того в корельскую землю стали возвращаться не только бежавшие отсюда люди, но и приходить беженцы из западной Карелии, где усилилось давление на небольшую православную общину. После нескольких встреч и долгих разговоров с беженцами полковник твёрдо решил, что, наконец, настало время для более решительных действий. А чтобы сразу обозначить серьёзность своих намерений, его войско пошло окольными дорогами на крепость Нюслотт, ведомое проводниками-карелами.
Нижегородчина, село Рославка. Берег Волги. Конец июля 1645
Крепкий широкоплечий мужик стоял у ворот чужого дома и не решался войти во двор. Одет он был, как и многие крестьяне того времени, в домотканую рубаху и порты. На ногах его были привычные глазу онучи и лапти, голову же украшала войлочная шапка. Он в нерешительности переминался с ноги на ногу, шептал что-то, подымая лицо к небу, но сам открыть калитку так и не решался.
— Ладно тебе, Кузьма, входь! А то будешь тут ажно до Пасхи переминаться! — раздался зычный голос из-за ворот.
— Ты уж прости меня Прохор, не со зла я тогда. Нечистый тогда попутал, — мужик открыл калитку и вошел во двор. — Доброго здоровья тебе, и жене твоей, и детишкам, дай Бог здоровья.
— И тебе тоже всех благ, — хозяин, тоже косая сажень в плечах, был одет побогаче, чем гость. В позе его и в голосе чувствовалась та уверенность, которой явно недоставало гостю. То, что хозяин не пригласил гостя войти в дом, уже говорило о пренебрежительном отношении Прохора к собеседнику. Но, видимо, их взаимоотношения были таковы, что хозяин мог себе такое позволить.
— Как Марфа твоя, поправились? — спросил Прохор гостя.
— С Божьей помощью. Уже ходит, — перекрестился Кузьма. — А у тебя все ли здоровы? Хозяйство-то, смотрю, растет потихоньку, — опытный взгляд отметил вторую корову.
— Так, я ж хмельного не пью. Вот у меня все в добро и идет, — усмехнулся Прохор.
Кузьма тяжело вздохнул:
— Ох, я теперь тоже не пью.
— Ой, ли! А давно ли зарекся? — ёрничал, посмеиваясь, собеседник. — Ты мне еще в артели это говорил. В ногах валялся, а потом что? Кто Федьку чуть бревном не зашиб? Нет, правильно я тебя выгнал, не будет от тебя толку. Коль голова пустая, руки твои золотые ей во вред только. А за прошлое ты сам себя наказал.
— Я теперь хмельного в рот не беру. Крест на том целовал. Нельзя мне, да и желанья нет уже.
Прохор понимал, что бывший его работник пришел по делу, но ждал, пока тот сам заведет разговор на эту тему. Пока шло традиционное переливание из пустого в порожнее.