Вдруг она поднимает голову и рычит. Мы с Уолтером тут же вскакиваем.
В дверном проеме показывается большая лысая голова Графа.
— Док! — зовет он меня. — Эй, Док!
— Привет, Граф. Чем могу служить?
— Нужна твоя помощь.
— Без вопросов. В чем дело? — я откладываю книгу в сторону и оглядываюсь на Уолтера, который с трудом прижимает к себе извивающуюся Дамку. Она все еще порыкивает.
— У нас там Верблюд занемог, — шепотом говорит Граф. — Плохо ему.
— Плохо с чем?
— С ногами. Совсем не слушаются. Он их вроде как роняет. И руки не лучше.
— Он пил?
— Сейчас — нет. Но разницы никакой.
— Вот черт. Граф, ему нужно показаться врачу.
Граф морщит лоб:
— Так я для того и пришел.
— Граф, я не врач.
— Ты же лечишь зверей?
— Ну, это совсем другое дело.
Я оглядываюсь на Уолтера, но тот делает вид, что увлечен чтением.
Граф выжидательно моргает, глядя на меня в упор.
— Послушайте, — произношу наконец я. — Если ему плохо, давайте я поговорю с Августом или с Дядюшкой Элом, чтобы в Дубьюке вызвали врача.
— Они не станут вызывать ему врача.
— Почему?
Граф выпрямляется, пылая праведным гневом.
— Вот черт! Ты что, совсем ничего не понимаешь?
— Но ведь если у него и в самом деле что-то серьезное, они наверняка…
— Сбросят его с поезда, и все дела! — решительно заканчивает за меня Граф. — Вот если бы он был зверем…
Я тут же понимаю, что он прав.
— Ладно. Я сам вызову ему врача.
— Как? У тебя есть деньги?
— Ну… ну, нет, — ошарашено отвечаю я. — А у него?
— Будь у него деньги, разве стал бы он лакать джейк и сухой спирт? Ну, пойдем, хотя бы глянешь. Старик же из кожи вон лез, чтобы тебя выручить.
— Знаю, Граф, знаю, — быстро отвечаю я. — Вот только не понимаю, чем могу помочь.
— Ты же врач. Хотя бы глянешь.
Вдали слышится свисток.
— Пойдем, — говорит Граф. — Через пять минут отправляемся.
Мы идем в вагон, где едет шапито. Все до единой лошади уже на местах, а рабочие Передового отряда вовсю поднимают сходни, забираются в вагоны и закрывают двери.
— Эй, Верблюд! — кричит в открытую дверь Граф. — Я привел тебе Дока.
— Якоб? — доносится изнутри хриплый голос.
Я вскакиваю в вагон и, попривыкнув к темноте, различаю в углу Верблюда, привалившегося к груде мешков с кормом. Подойдя, я опускаюсь перед ним на колени:
— Что случилось, Верблюд?
— Кто ж его разберет, Якоб. Проснулся я пару дней назад и понял, что ноги меня совсем не слушаются. Что-то я их даже толком не чувствую.
— А ходить можете?
— Чуть-чуть. Вот только колени приходится задирать высоко, а то ноги как ватные. — Голос его опускается до шепота. — Но это не все, знаешь ли, — продолжает он. — Кое-что еще у меня не в порядке.