— Успокойся, Уолтер! — говорю я со своей попоны в углу, отмахиваясь от мух, которые донимают меня с самого утра, перепархивая со струпа на струп.
— Нет уж, фиг-то я успокоюсь. Я артист! Артист! А артистам платят всегда! — кричит Уолтер, колотя себя в грудь кулаком. Стянув туфлю, он запускает ею в стену. Потаращившись, стягивает вторую и швыряет в угол. Туфля приземляется прямо на шляпу. Уолтер тяжело опускает кулак на покрывало, и Дамка удирает за ящики, где раньше прятался Верблюд.
— Еще недолго, — говорю я. — Потерпи пару дней.
— Чего это так?
— А того, что когда Верблюда заберут, — со стороны раскладушки доносится жалостный всхлип, — мы все сделаем отсюда ноги, к чертям собачьим.
— Да ну? — отвечает Уолтер. — И к каким таким чертям мы направимся? Неужто ты уже придумал?
Я встречаюсь с ним взглядом и еще секунду-другую не отвожу глаз, но потом отворачиваюсь.
— Ну да. Так я и думал. Вот почему я хочу свою получку. Иначе мы кончим как последние бродяги.
— Нет, не кончим, — неуверенно говорю я.
— Ты бы хоть чем-нибудь озаботился, Якоб. Ведь это из-за тебя мы влипли, а вовсе не из-за меня. Может, ты со своей красавицей и готов уйти бродяжничать, но не я. Может, для вас это и игрушки…
— Никакие не игрушки!
— …но в моем случае на карту поставлена жизнь. Если вы хотя бы можете запрыгивать в поезда и кататься туда-сюда, то я не могу.
Он умолкает. Я упираюсь взглядом в его короткие плотные ручки и ножки.
Он коротко и горько кивает.
— Ну да. Увы. И как я уже говорил, для работы на ферме я тоже не очень-то гожусь.
Когда я стою в очереди за едой, мозги у меня кипят. Уолтер совершенно прав: я втянул их в эту историю, мне и вытягивать. Но если бы я, черт возьми, знал, как. Ни у одного из нас нет дома, куда мы могли бы вернуться. Да какая разница, сможет Уолтер запрыгнуть в поезд или не сможет — я буду не я, если позволю Марлене провести хотя бы одну ночь в ночлежке для бродяг. Я до того озабочен, что поднимаю взгляд, лишь подойдя к столу. Марлена уже там.
— Привет, — говорю я, присаживаясь.
— Привет, — отвечает она, чуть помедлив, и мне сразу становится ясно: что-то не так.
— В чем дело? Что случилось?
— Ничего.
— У тебя все в порядке? Он к тебе не приставал?
— Нет. Все хорошо, — шепчет она, глядя в тарелку.
— Нет, не все. В чем дело? Что он еще натворил?
— Ничего, — шипит она. — Потише, пожалуйста.
Я выпрямляюсь и, проявляя все возможное самообладание, расстилаю на коленях салфетку. Взяв вилку и нож, аккуратно режу свиную отбивную.
— Марлена, умоляю, скажи, что у тебя стряслось, — тихо прошу я, стараясь придать своему лицу такое выражение, как если бы разговор шел о погоде. Постепенно окружающие вновь принимаются за свой обед.