Она перестает заниматься наручниками и, оглядев меня, вдруг начинает хохотать.
— Экий вы живчик! — восклицает она, растирая мне запястья теплыми ладонями. — Бог ты мой!
И вдруг меня озаряет: Розмари! Ха. Стало быть, я еще не окончательно спятил.
Розмари. Розмари. Розмари.
Как бы запомнить? Может, сочинить стишок? Допустим, нынче утром мне удалось припомнить ее имя, но отсюда не следует, что память не подведет меня завтра или даже сегодня после обеда.
Она подходит к окну и поднимает жалюзи.
— Я бы попросил! — сердито восклицаю я.
— Вы о чем? — удивляется она.
— Может, я и не прав, но разве это не моя комната? А что если мне не хочется, чтобы жалюзи были открыты? Послушайте, меня уже доконало, что всяк здесь думает, будто бы знает лучше меня, чего мне хочется.
Пристально поглядев на меня, Розмари опускает жалюзи и удаляется, хлопнув дверью. Я смотрю ей вслед, от удивления открыв рот.
Через какое-то мгновение в дверь трижды стучат, после чего она чуть приоткрывается.
— Доброе утро, мистер Янковский! Вы позволите?
Черт подери, что за игру она тут затеяла?
— Я спрашиваю, вы позволите мне войти?
— Да, конечно, — лепечу я.
— Премного вам благодарна, — говорит она, останавливаясь в ногах у моей постели. — Скажите, а что если я открою жалюзи и впущу сюда, наконец, свет? Или вы предпочтете сидеть день-деньской в кромешной тьме?
— Да, пожалуйста, откройте. И прекратите уже это безобразие.
— Это не безобразие, мистер Янковский, — отвечает она, подходя к окну и открывая жалюзи. — Ни в коей мере. Я просто никогда об этом не задумывалась, и спасибо вам, что открыли мне глаза.
Она что, издевается? Я прищуриваюсь и пытаюсь понять по ее лицу, что происходит.
— А скажите, вы ведь, наверное, предпочтете позавтракать у себя в комнате?
Я не отвечаю — до сих пор не понял, насколько она всерьез. Подумать только, ведь это даже записано у меня в карте, а они каждое утро задают все тот же дурацкий вопрос. Ну, конечно же, я предпочел бы позавтракать в столовой. Съедая завтрак в постели, я чувствую себя инвалидом. Однако перед завтраком обычно меняют пеленки, и в вестибюле до того пахнет фекалиями, что я боюсь, как бы меня не вырвало. Лишь через час-другой они обмоют, накормят и вывезут наружу всех, кто сам уже не встает — только тогда и можно будет высунуть нос в вестибюль.
— Так вот, мистер Янковский. Если вы хотите, чтоб было по-вашему, хотя бы намекните, что вам придется по нраву.
— Да. Пожалуйста. Конечно-конечно, — отвечаю я.
— Ну, договорились. Хотите перед завтраком принять душ?
— Ас чего вы взяли, что мне нужно в душ? — оскорблено вопрошаю я, хотя отнюдь не уверен, что мне туда не нужно.