– Да, нет. Я уже давно стихов не пишу. Лет в пятнадцать писал, а сейчас-то мне уже тридцать два.
– Ну и что же ты писал?
– Хочешь, прочту?
– Это ты сам как хочешь. Твое время идет. Ты платишь.
– Вот было у меня такое:
Извините, люди, я не к вам спешил.
Вы ж никто великого в жизни не свершил.
Мне не нужно тихого счастья у огня.
Нужно очень дикое счастья для меня.
– Прямо, Бальмонт, – сказала Василиса более мягким тоном, чем прежде.
– Правда, когда я в зоне был…
– А ты и в зоне был?
– У меня однажды там такое вот сочинилось:
Успокойся, сердце, успокойся
и меня напрасно не тревожь.
Успокойся, память, успокойся,
то, что было в прошлом, не вернешь.
Не вернешь февральский день морозный,
церкви купол, колокола звон,
охраняет прошлое дозорный
и назад тебя не впустит он.
– Красиво… Но грустно. А почему ты февральский день вспомнил?
– Был такой диссидент Богатырев. Его убили и похоронили на кладбище в Переделкино. Я его лично не знал, но мы к нему на могилу с товарищем ездили. Это и был февральский день морозный. Помню белый снежный наст. И церковь белая, как царевна-лебедь. А еще помню, что в тот год почему-то листья с деревьев не все опали. Наверно, ранние холода были осенью. Так и заморозились они на деревьях зелеными…
– Ну, молодец. Настоящий поэт и, может быть, даже неплохой человек. Но как бы там ни было, а дело нужно делать. Время идет. Потом нажалуешься мамаше, что я тебя разговорами отвлекала. Знаю я вас.
– Василиса, ты ведь даже не спросила, как меня зовут.
– У нас не принято. А как тебя зовут? Король Лир?
– Меня зовут Влас… Когда я вошел, ты нож сломала об стенку. Почему?
– Дорогой Влас, или как там тебя зовут на самом деле, – вкрадчиво-ядовитым тоном ответила Василиса, – очень тебя прошу, не лезь мне в душу. Моя душа – запретная зона, огороженная колючей проволокой с электрическим током. Полезешь – убьет.
– Я заметил уже…
Они замолчали. Василиса уткнулась лицом в ладони. Влас тем временем осматривался. Его поразило, что комната Василисы менее всего походила на приют блудницы. Скорее, это была комната десятиклассницы-отличницы. Цветы в горшочках. На окне новогодне-рождественские еловые ветви в большой вазе. Чистота. На полке фотографии родителей, белой пушистой кошки и в самом углу, в тени… Влас напряг зрение. Ошибки не было, – в тени стояла маленькая икона Спасителя.
– Ты что, во Христа веруешь? – нарушил молчание Влас.
Василиса метнула пронзительный взгляд в его сторону:
– Слушай, поэт, тебе не кажется, что это место не самое подходящее для бесед о Христе?
Влас словно ждал команды. Он стремительно подошел к Василисе, крепко сжал ее руку выше локтя и твердо сказал: