– Наше алиби будет того же рода, что и у них?
– Да, – подтвердил я.
– Все, что Грей сказал обо мне, – правда, – ровным тоном произнесла она. – Скромная вдова, чистая как лилия, с незапятнанной репутацией, тайно наслаждающаяся каждой секундой чудовищных оргий в доме Бобо.
– Ну и чего ты ожидаешь от меня? – недовольным тоном поинтересовался я. – Надеешься, разрыдаюсь?
– Ты жалкий, ничтожный ублюдок, Дэнни Бойд! И ты знаешь об этом!
– Я устал. Всегда страшно устаю, когда приходится убивать.
– У тебя не было выбора, – спокойно констатировала она. – И я восхищаюсь тобой, Дэнни. Уж если любишь ублюдков, то выбирай настоящего!
Я допил мой бокал, встал с дивана и заковылял в спальню. Освободиться от одежды оказалось непросто, как и залезть под душ. Осторожно вытеревшись, вернулся в спальню. Обнаженная Элеонора стояла перед зеркалом. Когда я вошел в комнату, она повернулась ко мне и, содрогнувшись, всхлипнула:
– Только взгляни на нас! Как куски мяса в лавке мясника!
Я откинул одеяло и осторожно вытянулся на постели. Она тут же выключила свет и легла рядом.
– Я знаю, это смешно, – шепнула Элеонора. – Но мне будет легче смотреть в глаза капитану Шеллу, если наше алиби будет честным.
– Честным? – удивился я.
– Да, честным, – настойчиво повторила она. – Так же, как алиби Мелани и Адамса. – И осторожно коснулась моего члена.
Я вздрогнул от боли.
– Ничего не получится? – испуганно спросила Элеонора.
– Трудно сказать, – усомнился я.
Ее пальчики профессионально затрепетали, а я почувствовал, как он приподнял голову.
– Наверное, я не права и делаю тебе больно, Дэнни?
Она внезапно встала на колени, опустила голову, и я чувствовал неизъяснимое блаженство, когда ее язычок вызвал у меня гордую, но болезненную эрекцию.
– Больно? – продолжала нервничать она.
– Ужасно, – честно признался я. – Но продолжай.
Чуть позже Элеонора оседлала меня и очень осторожно опустилась на мой пульсирующий член.
– Ой! – вскрикнул я.
– Больно, Дэнни?
– Нет, все отлично, – возразил я. – А как твои дела?
– Отлично! – отозвалась она. – Ой!
Все-таки мой старик был прав, решил я, когда мы, вот так охая, достигли вершины блаженства. Он часто повторял: «Охота пуще неволи!»