Затем я опять увидел Тьму. Не так явственно, как тогда, с самолета – дождь, туман, хмарь скрадывали ее чудовищность, да и далеко мы были, – но черная стена, поднимающаяся от земли и до неба, не только была заметна, но и ощущалась уже отсюда как некое внутреннее беспокойство, как постоянный мелкий, но навязчивый страх.
Потом Федька тормознул среди чистого поля, сказал:
– Порфирьевск рядом, давай бак дольем – на случай, если придется потом сматываться.
– Давай.
В поле оказалось чудовищно ветрено, плащ-палатка попыталась завернуться вокруг меня погребальным саваном, капюшон сдернуло с головы. Матерясь и проклиная погоду, мы подкатили бочку к борту, протянули из нее шланг в бак.
Отсосал бензин Федька с помощью большой резиновой груши, лишив меня удовольствия прокомментировать то, как он будет отплевываться от бензина – я именно этого ожидал, – а вскоре содержимое канистры перебралось в бак.
– Все, теперь двойная бдительность, – сказал он, когда мы опять забрались в кабину. – Открывай окно, по хрен ветер, готовься стрелять во все, что движется. Очки больше не снимай, Тьма близко.
– Понял.
Ехали медленно теперь, вертя головами на триста шестьдесят градусов. Городок Порфирьевск был мал, собрался на небольшом поле между лесом, холмами и железной дорогой. Похоже, что он и существовал при большой узловой станции и гигантском товарном дворе, к которому мы и подъехали.
Над городком нависала Тьма. Нет, не прямо над ним, до нее было, наверное, больше десятка километров, а то и все двадцать, она даже лес явно не накрывала, но чувствовалась каждой клеткой тела, каждым нервом. Это было как инфразвук, который ощущаешь не ушами, а диафрагмой, это как постоянная угроза, как ощущение наводящегося тебе в затылок ствола.
– Видал, тут сколько всего? – громким шепотом, явно под воздействием давящего страха, спросил Федька, когда «блиц» засунул морду в ворота с распахнутыми створками, ведущие на огромную территорию, застроенную пакгаузами, складами, депо, какими-то мастерскими.
Рельсы по ней разбегались десятками веток, уже местами проросшие травой, и тут и там вразброс стояли паровозы. Много паровозов.
– Вот такой один в Сальцево притащить – считай, озолотился, – сказал Федька. – Но не судьба: пути туда давно разобраны.
– А на хрена он им? – спросил я исключительно для того, чтобы самому не молчать.
– Они от них электричество получают, типа малых электростанций. Расставили в нескольких местах и угольком кормят. Не хуже нашей ТЭЦ. Заодно если и сломается один, то не катастрофа.
Было пусто. Ни людей, ни тварей, ни зверья, ни даже ворон каких-нибудь – вообще ничего. Звук мотора становился нестерпимо громким, когда мы проезжали мимо какого-нибудь склада, либо снова стихал, если ехали по открытой территории. Автомат Федька перевесил себе на грудь, и заодно я заметил, как его рука несколько раз пробежала по подсумкам разгрузки, словно проверяя, на месте ли магазины. Нервничает бывалый Федька, здорово нервничает, не меньше меня как минимум. А я уже понял, что если он задергался, то это точно не зря.