— Да залатали, — Ванька сплюнул. — Только веры у меня нету. Ты к доктору-то меня записал ай нет?
— А-а… — сказал вахтенный.
— Вот те «а»! Обод у меня фамилия.
— Да записал, примет.
Сверху уже спускали строп. Бочки у нас так и остались по бортам, когда уходили из Фугле-фиорда. И мы их выгрузили часа за четыре, без перекура. А на последний строп даже не хватило одной. Шурка вместо бочки приладил веник.
— Точка, — сказал Ванька Обод. — Морской закон выполнил, рыбу сдал. Расплевался я с вами, ребятки золотые.
Ухман спустил ему сетку. Ванька поехал, даже не оглянулся на нас.
— Трюма отворяйте, ребята, — сказал ухман. — Тару буду майнать.
Мы отдраили оба трюма и разбежались кто куда. Порожних бочек по двадцать пять штук в стропе — это страшное дело. Строп от мачты к мачте носится, пока ухман выждет момент, и тут он летит на трюм и грохается, и бочки раскатываются по всей палубе. Только успевай их рассовывать по трюмам, потому что уже висит и качается новый строп и надо от него спасаться.
Мы приняли стропов восемь и сели перекурить, на базе какой-то перерыв вышел.
— Капитана просят! — крикнул ухман.
Высунулся Жора-штурман.
— Капитан у себя в каюте. Акт составляет. Что надо?
— Матросик у вас списывается.
— Какой-такой матросик?
А с ухманом рядом уже и Ванька Обод показался. Очень смущенный, личико скорбное.
— Ты, что ли, Обод?
— Ну.
— Списываешься, гад? А с какой такой стати?
— Бюллетень мне выписали.
— А что у тебя?
— Боюсь даже сказать.
— Ну что, на винт намотал?..
— Хуже.
— Что ж может быть хуже?
Ванька похлопал себя рукавицей по шапке.
— Здесь у меня чего-то.
— А, ну валяй, отдохни душой. Нам психов не надо, сами такие.
— Аттестат бы мне. И шмотки там, в кубрике.
Я сходил, достал Ободов чемоданчик, покидал в него мятые рубашки, носки. Жора сложил аттестат самолетиком и пустил вниз. Ванька стравил штерт, мы к нему привязали чемоданчик, аттестат сунули под крышку.
— Извиняйте, ребята, — сказал Ванька. — Не могу больше.
— Валяй, — сказал Шурка. — Сгинь, сукин сын.
Мы завидовали Ваньке, а потому и злились, никто доброго слова не сказал на прощанье. А чему завидовали — что у самих не хватило духу вот так же гнуть свое до конца?
— Принимай строп! — сказал ухман.
Мы с Шуркой полезли в трюм, другие нам подавали сверху. Порожние бочки — после рыбы — как перышки, просто летают у нас в руках. И что-то хоть видишь вокруг. Я вдруг увидел — Шурку. Это одну минуту длилось. Западал снежок, посеребрил ему волосы и брови, и невольно я засмотрелся на Шурку до того красив он стал. Лицо — героя, ей-Богу, и все на нем — в полную меру: брови — так брови, вразлет, глазищи — так уж глазищи, рот — так уж рот. И правда, такого в кино снять — он бы там всех красавчиков забил. Только, наверное, талант еще нужен… Может, мне бы его — я б такую книгу написал о людях, — как я их понимаю. А мы тут — с бочками… Нет, лучше не думать. А то еще с круга сопьешься. И минута эта — прошла.