Я руки ее не взял. Держал свои в карманах куртки. Клавка себя обняла за голые локти, поежилась. "Ну что ж, — я подумал, — не хочется тебе в помещении говорить, где свидетели есть, так терпи". Мы с ней отошли подальше от тамбура.
— Как здесь очутилась? Тоже поплавать решила?
— Да рейса на три только, в замену. Тут у них одна в декрет ушла, Анечка Феоктистова. Знаешь ее?
— Никого я тут не знаю.
Клавка улыбнулась — так искоса, ехидно.
— Совсем никого? А с какой же я тебя видела? Которая к тебе на пароход лазила.
— А… И как — понравилась она тебе?
Клавка поморщилась.
— Зачем она штаны носит? Скажи, чтоб сняла. А то все думают — у нее ноги кривые.
— Прямые у ней ноги.
— А ты их видал?
— Сколько надо, столько видал.
— Ничего-то ты про ее ноги не знаешь.
— Ладно. Тебе-то о чем беспокоиться?
— Да не о чем. У меня ж они не кривые. Просто, мне тебя жалко стало.
— Вон чего! Ты и пожалеть умеешь?
Чуть-чуть она только смутилась. Но намек не приняла.
— Я серьезно говорю. Неужели ты себя так мало ценишь? Большего не стоишь, да?
На палубе ветрено было, и скулы у меня обтянуло солью, и в глазах сине было от моря, и я себя здесь неуверенно чувствовал, хоть и в куртке был, — и меня понемногу злость начала разбирать: ведь ничем я ее не пройму, кошку эту полусонную. Она же меня хитрее. Вот и не накинула на себя ничего, чтоб я весь ее вырез наблюдал на груди, до той самой ложбинки.
Крановщик ей покричал сверху:
— Клавка, что пепельницу выставила? Прикрой, я ж так людей могу покалечить!
Так она нарочно к нему еще повернулась и вырез расправила пошире.
— Быть этого не может, — говорит. — Из-за меня еще никто не покалечился. Только лишь по своей глупости.
Вот так. И я, наверное, по своей. Я ее взял за локоть, повернул к себе.
— Может, поговорим все же?
— Да, миленький! — Вся подалась ко мне, и глаза прямо влюбленные. — Да! А зачем же я за тобой в море пустилась? Расскажи хоть, как плавается тебе? Меня-то вспоминал или совсем забыл?
— Только тебя и вспоминаю, — говорю. — Днем вспоминаю, а по ночам снишься.
— Что ты говоришь!.. — Вся просто рассиялась.
— Клавка, — я сказал. — Давай-ка шутки в сторону.
Опять она мне улыбнулась искоса.
— А я думала, когда ты мне руки не подал, она у тебя — в рыбе. А она сухая. Ах ты, рыженький!..
— Какой я тебе «рыженький»? Какой «миленький»? У тебя своих там экипаж наберется, меня к ним не приплетай.
— Зачем же приплетать, ты у меня отдельно. Ты к этому, что ли, заревновал? С которым я в тамбуре стояла? Зачем? Такой заливщик типичный, а поговорить-то с ним не о чем. И руки — как у лягушки, бр-р-р! Да мне и смотреть ни на кого не хочется, с тех пор как я тебя увидела.