— И что ж тут хорошего? — спросил Васька. — Животную убить?
Алик призадумался.
— Да, это не совсем то… Но я остаюсь при своем мнении.
— Ничо, салага. — Шурка опять стал качать. — Мы тебя все равно любим. Но ты качай все-таки.
— Между прочим, — спросил Алик, — до каких пор я буду салага?
Мы опять бросили качать.
— Действительно, — сказал Шурка. — Оморячим его? Понимаешь, мы б тебя сейчас на штертике окунули, да ты и так мокрый. Считай — на берег ступишь, бич будешь промысловый по всей форме.
— Я это сделаю символически. Ну, вместо себя — окуну ведро.
— Во! — сказал Шурка. — Это самое лучшее. Качай, несалага! Качай!..
Мы закачали, как начисто свихнутые. Потом начали выдыхаться. Васька меня сменил на верстаке, а я стал в воду. Во всякой работе должен же быть где-то и отдых. Так он у нас был в воде.
Васька поплевал на руки и сказал:
— Семьдесят качков сделаю и помру. Он и правда стал считать, да сбился. Потом Шурка стал в воду, а я полез на верстак. Целый век мы качали, все паром окутанные, и двигатель нам уши забивал стуком, и дыхание заходилось в груди — такой воздух был в шахте. Странное появилось чувство — будто кто-то другой, не я, качал этой дурацкой помпой — вверх, вниз, вверх, вниз, — только б не упасть с верстака, когда он ходуном ходит под ногами. Все это с кем-то другим происходило, а я со стороны наблюдал, когда же у него все внутри оборвется? Очень близко было к этому…
— Алексеич, — позвал «дед» сверху. — Поди ко мне. По трапу нам смена спускалась — дрифтер с бондарем и Митрохин.
"Дед" меня вытащил за руку и наклонился над шахтой:
— Шепилов! Ты там, что ли, мерцаешь? «Мотыль» Юрочка выплыл из пара, как из облака.
— Давай-ка подкинь оборотиков.
— Сергей Андреич, опять перекалим движок.
— Ничего не поделаешь, — сказал «дед». — Теперь уж давай на износ.
"Дед" пошел наверх, на крыло рубки. Я за ним.
— Зачем звал, «дед»?
— К шотландцу подходим. Стыкнуться надо.
— Это как?
— Вот вместе и подумаем.
Всю дорогу — когда поднимали парус и когда тащили помпу и качали, — все это время я думал: как же мы с ним стыкнемся? На такой волне подойти смерть. Ну, а на что мы еще шли? Вот уж действительно — все мы рехнулись.
Мы вышли на крыло. Иллюминатор в радиорубке светился. Я припал к нему «маркони» сидел за столом, упершись локтями, в ладонях зажал голову с наушниками. Губы у него шевелились, как у припадочного. Кеп расхаживал мимо двери, заложив руки за спину. Вошел, что-то сказал «маркони». Старенький он стал, наш кеп, весь сгорбился. Снял шапку и вытер лысину платком.
— Где ты там? — спросил «дед».