Что мне делать?» Хьюго все улаживал, успокаивал нас, сочинял потребную небылицу — и наши родители дышали спокойно. В школе мы подцепили дурную привычку, но в университете от нее не осталось и следа.
Я до сих пор не понимаю, что же произошло в пустыне в тот ноябрьский день. Я знаю, что Хьюго намеревался сделать, дорогой Ральф. Надеюсь, старик, ты его за это простил. Можешь ли ты его винить? Не более, чем я могу винить тебя за итог. (Или себя: Хьюго неверно истолковал мой совет.) Может быть, ты мне напишешь и вспомнишь прошлое? Полагаю, ты задолжал мне капельку покоя.
Любил ли ты его хоть немного? Приходится думать, что да. Могло ли быть иначе? Мог ли он не вызвать любовь? Особенно в человеке, чье сердце хоть чуточку да открыто, в тебе, который не осмеливается произносить свое имя. Ты был последним, кто его знал. Ты мог бы написать мне о Хьюго и о войне, рассказать о его житье-бытье.
Итак, получив эту связку писем, ты сразу многое постигнешь. Только не переставай быть собой! У этой сказки совсем другая мораль, слышишь? Нет, я не хочу тебя расстраивать, Ральф, не более, чем я хочу тебя прищучить или призвать полицейских порыться в наших жизнях. Я просто даю тебе знание, которое тебе нужно нести в себе — потому что, в конце концов, ты — плод нашей любви, дорогой мальчик, и ты не должен затеряться, твой затянувшийся успех делает нам честь. Ты — образ и подобие Хьюго во плоти, Адам, переживший его, но действующий по его завету. Пожалуйста, Ральф, старина, живи дальше во что бы то ни стало, твой Создатель тобой гордился, даже если в минуту слабости и пытался тебя уничтожить. Такое случается с богами. И когда до меня доходят вести о твоих успехах (вроде этого чудного сборника непристойностей, который Хьюго приветствовал бы от всего сердца), я говорю себе, что в твоем лице Хьюго все еще ходит по земле, что он живехонек, как когда я обнимал его в последний раз.
Он изготовил тебя из обрывков ткани и набил конским волосом с одной лишь целью — чтобы меня позабавить. Чем бы ты для него ни был, пусть даже он не счел нужным мне об этом сказать, это все ничто в сравнении с тем, чем были мы, с тем подарком, каким он меня одарил, когда создал тебя. Ты — его гиньоль, твоя сцена — весь мир, нити твои тянутся в изысканно louche[23] рай. Могу вообразить, мой безымянный мальчик, что сегодня ты изъясняешься как Хьюго, насколько это в твоих силах. Комкаешь ли ты «доброе утро» в «дбррррое трро»? Называешь ли людей Свенами, когда не можешь вспомнить, как их зовут? Травишь ли женофилов, зовешь ли их «голуба»? Конечно, ты так и делаешь, голуба.