Он ахнул, обжегшись о конфорку, и поспешно отскочил от плиты.
— В чем дело? — спросила Либби.
Кэл молча уставился на нее.
— Ни в чем, — медленно произнес он, неприятно удивленный новым ощущением. — Я палец обжег.
— Не балуйся с плитой, — ласково пожурила его Либби и продолжила резать хлеб и ветчину.
Неужели это все, что он хочет от женщины? По-видимому, он никогда и не знал, чего хочет от женщины, и еще не скоро разберется в себе. Он еще ничего не решил… Или решил?
Кэл испугался, поняв, что все решил еще раньше, едва открыл глаза и увидел, как она дремлет у камина. Смешно, нелепо! Ведь тогда он даже не знал ее.
Зато знает теперь.
Он не имеет права любить ее.
Либби привычным жестом отбросила назад непослушную прядь волос, и внутри у него все сжалось. Влечение, каким бы сильным оно ни было, — еще куда ни шло. Но возможно ли, чтобы он полюбил? Ему хорошо, когда он с ней рядом, когда они разговаривают, смеются, молчат, занимаются любовью. Ему нравится заботиться о ней, он считает ее обворожительной, но… о любви не может быть и речи.
Слишком разный смысл вкладывают в понятие «любовь» в его время и сейчас. Любовь подразумевает общий дом, семью, детей. И долгие годы счастливой совместной жизни. Для них с Либби такое исключено.
Закипел чайник, и Кэл словно вынырнул на поверхность. Он глубоко вздохнул. Наверняка все гораздо проще, и он просто преувеличивает. Либби уникальна, спора нет, для него она навсегда останется неповторимой, одной-единственной. Дни, которые он провел с ней, останутся самым драгоценным для него воспоминанием. И все же нельзя забывать — ради себя и ради нее, — что его жизнь началась через двести лет после того, как Либби перестала существовать.
— Что-то случилось? Обернувшись, он увидел, что она держит в руках две тарелки. Голова чуть склонена набок, как всегда, когда она чем-то озадачена.
— Нет. — Он улыбнулся и взял у нее тарелки. — Так, думал о разном.
— Ешь, Хорнблауэр! — Она похлопала его по щеке. — И тебе сразу полегчает.
Ему хотелось верить, что все действительно просто, поэтому он сел и принялся за еду, а Либби стала разливать чай.
Она думала: все кажется естественным. Они вместе пьют чай с бутербродами посреди ночи; сидят вдвоем на уютной кухне, а вдалеке в лесу ухает сова, и дом заливает лунный свет. Неловкость, которую она — сдуру, как она теперь понимала, — ощутила перед тем, как надеть халат, совсем прошла.
— Тебе лучше? — спросила она, когда Кэл расправился с половиной своего сандвича.
— Да. — Тревога, которая так внезапно накрыла его, развеялась, как облачко. Он вытянул ноги под столом и дотронулся босыми пальцами до ее лодыжки. Стало спокойно и хорошо — как после долгого сна в дождливый день. Либби, сонная, взъерошенная, в толстом махровом халате, показалась ему уютно-домашней. — Как вышло, — тихо спросил он, — что я у тебя первый?