Другие — по меньшей мере пятнадцать евреев, жившие в век Иисуса, — сделали так, что пророчества Мессии стали едва заметным мерцанием, подобным мерцанию гаснущей звезды. Однако фанатичная приверженность Иисусу не исчезла с их смертью. Произошло что–то беспрецедентное. Конечно же, ученики не пожертвовали бы своими жизнями ради тайной теории, разработанной ими. Конечно же, было бы проще и естественней преклоняться перед погибшим Иисусом как перед одним из пророков–мучеников, чьи могилы были столь почитаемы евреями.
Достаточно прочитать, как Евангелия описывают конспиративные собрания учеников, а затем обратиться к описаниям тех же самых людей в Деяниях Святых Апостолов, когда они открыто провозглашают Христа на улицах и в тюремных камерах, чтобы понять потрясающую важность того, что произошло в Пасхальное Воскресенье. Воскресение является эпицентром веры. «Нет такой веры, — говорит Ч. Г. Додд, — которая сформировалась внутри церкви; существует вера, вокруг которой сформировалась сама церковь, и на „данность" которой эта церковь опирается». Романист Джон Апдайк выразил эту же истину более поэтично:
Не сделай ошибки: если Он и воскрес,
то воскресло Его тело;
если б все не обратилось вспять, молекулы
не воссоединились, аминокислоты не восстановились,
Церковь бы пала.
* * *
«Блаженны невидевшие и уверовавшие», — сказал Иисус неверующему Фоме, рассеяв его сомнения осязаемым доказательством чуда Пасхи. За исключением тех пятисот с лишним людей, перед которыми появлялся воскресший Иисус, любой из когда–либо живших христиан подпадает под категорию «блаженных». Я спрашиваю себя, почему я верю? — я, похожий на Фому своим скептицизмом и колеблющийся принять на веру то, что не может быть доказано, больше, чем на любого из учеников.
Я взвесил аргументы в пользу Воскресения, и они выглядят впечатляющими. Английский журналист Фрэнк Морисон описал большинство из этих аргументов в классическом произведении «Кто сдвинул камень?» Хотя Морисон попытался изобразить Воскресение как миф, очевидность этого события убедила и его. Однако я также знаю, что многие интеллигентные люди видели эту очевидность и считали для себя невозможным в нее поверить. Хотя многое в Воскресении вызывает веру, ничто не делает его неопровержимым. Вера требует возможности отречения, в противном случае, она не являлась бы верой. Но что тогда дает мне вера в Пасху?
Я признаю, что одна из причин моей веры заключается в том, что в глубине души я хочу, чтобы история Пасхи оказалась правдой. Почвой, на которой произрастает вера, является жажда веры, нечто инстинктивное в людях вопиет против царства смерти. Неважно, принимает ли вера такую форму, как у египетских фараонов, прячущих свои украшения и колесницы в пирамиды, или, как у современных американцев, стремящихся прожить как можно дольше, до последней наносекунды пытающихся сохранить себя, бальзамируя свои тела в запечатанных гробах, мы, люди, сопротивляемся идее смерти, за которой остается последнее слово. Мы хотим верить в иной исход.