Волна уже катится, придет час, и она смоет нас. Быть может, это хорошо и необходимо. Но в ожидании этого мои высокочтимые коллеги, нам надлежит, в меру нашего понимания событий, в меру нашей прозорливости и смелости воспользоваться той ограниченной свободой решений и действий, что Дарована человеку и превращает всемирную историю в историю человечества. Мы можем, если хотим, закрыть глаза на опасность, ибо она еще довольно далека; скорее всего мы, нынешние Магистры, в покое доживет свои дни и в покое встретим свой смертный час до того, как опасность надвинется близко и станет заметной для всех. Но для меня, да и, наверно, не для меня одного, было бы невозможно наслаждаться таким покоем с чистой совестью. Я не хочу и дальше спокойно выполнять свои обязанности и посвящать себя Игре, довольный тем, что грядущая катастрофа уже не застанет меня в живых. Нет, напротив, я обязан помнить, что и мы, люди, далекие от политики, вовлечены в орбиту всемирной истории и помогаем ее творить. Потому я и написал в начале своего послания, что мои деловые способности иссякают, а могут и вовсе пропасть, ибо я не в силах помешать тому, что мои мысли и заботы поглощены главным образом нависшей над нами опасностью. И хотя я запрещаю своему воображению рисовать. Какие формы может принять эта трагедия для нас всех и для меня лично, я не могу заглушить в себе вопрос: что должны сделать мы и что должен сделать я, чтобы встретить опасность во всеоружии? Да будет мне разрешено остановиться на этом несколько подробнее.
Притязаний Платона на то, что править государством надлежит ученым, более того – мудрецам, я не разделяю. Мир был в его время моложе. А Платон, хотя основал своего рода Касталию, был никак не касталийцем, но прирожденным аристократом, отпрыском царственного рода. Правда, и мы аристократы и принадлежим к благородному сословию, но то благородство духа, а не крови. Я не верю, что человечество способно выпестовать породу людей, в которых одновременно сочетались бы благородство крови и благородство духа, – то была бы идеальная аристократия, но она пока остается лишь мечтой. Мы, касталийцы, невзирая на то, что мы люди высоких нравственных правил и не лишены ума, властвовать непригодны; когда бы нам пришлось править страной, мы не могли бы делать это с той энергией и непосредственностью, какие необходимы подлинному правителю, и при этом наше собственное поле деятельности, самая близкая нам забота – культивирование образцовой духовной жизни – быстро оказалась бы в небрежении. Чтобы властвовать, отнюдь не надо быть глупым или грубым, как иногда утверждают ярые интеллектуалы, но для этого необходима не отравленная ничем любовь к направленной вовне деятельности, необходима страсть к самоотождествлению с поставленной целью и, разумеется, некоторая стремительность и неразборчивость в выборе путей к успеху. Все это, как видите, качества, каких у ученого – мудрецами мы не станем себя называть – нет и быть не должно, ибо для нас размышление важнее действия, а при выборе средств и методов для достижения наших целей мы приучены к предельной щепетильности и осмотрительности. Итак, управлять страной и заниматься политикой – не наш удел. Мы – профессионалы исследования, расчленения и измерения, наше дело оберегать и неустанно выверять все азбуки, таблицы умножения и методы, создавать эталоны духовных мер и весов. Разумеется, мы делаем и многое другое, мы можем при случае быть и новаторами, первооткрывателями, искателями приключений, завоевателями и перетолкователями, но первейшая и важнейшая наша обязанность, ради которой народ имеет в нас нужду и нас содержит, есть сохранение в чистоте всех источников знания. В политике, в торговле и где угодно превращение черного в белое может сойти за гениальное достижение, у нас – никогда.