Форма и свисток для людей Азии страшнее появления самого Иблиса, главы дьяволов, и если еще карандаш и бумага…
— Семь рублей шестьдесят две копейки, — записал милиционер в протокол, а толпа тряслась от страха: взял на карандаш!
Милиционер взглянул на краснорожего:
— А у тебя, милок, сапоги в крови. Членовредительство, а может, и попытка к убийству. Он-то еще ребенок, ему дадут, скажем, год, а тебе восемь — за истязание.
Молоканин попятился:
— Дык, он…
Но милиционер, не слушая, потащил визжащего как свинья торгаша в отделение.
Милиционера знал весь базар. Это был знаменитый Полтора Ивана. Огромный, как слон, и с виду грозный, он был довольно добродушным и очень многого не замечал. Но если дело касалось самосуда или наркотиков, он становился свирепым и беспощадным. Матаня, услышав о нем, одобрительно сказал:
— Полуторка — чеснок, лапу не берет. — А потом, помолчав, еще раз повторил: — Чеснок[2] .
Алик умер на исходе вторых суток, так и не приходя в сознание. С тех пор во мне сохранилась неистребимая ненависть к торгашам. Торгаш — барыга, сволочь, душа из него вон! Так нас осталось шестеро.
У одного — Пети из-под Воронежа — не было ни отца, ни матери. Их раскулачили и сослали, а у сестры было своих трое. Петя был тщедушный и пушистый как одуванчик. На груди у него висела складная иконка-тройничок. Под вечер он раскрывал ее и, глядя серьезными голубыми глазами, долго молился. Он любил поговорить о Боге, об ангелах, знал наизусть множество молитв, постоянно околачивался во дворе русской церкви, а то смиренно просил милостыню.
У второго, Гришки, мать вышла замуж за пожарника, и отчим стал изводить пасынка, попрекая его каждым куском хлеба.
Был еще Талик, самый старший из нас. Он лазил по карманам и был очень скрытным и молчаливым. Еще Сева из Киева и Котик, самый младший из нас и действительно чем-то похожий на толстенького котенка.
… В то утро я проснулся очень рано, оглядел залитый солнцем чердак и толкнул лежащего рядом Котика. Но он не шевельнулся и даже не запищал, как обыкновенно. Я снова толкнул его и тут же вскочил на ноги.
Котик, какой-то белый и вялый, лежал на спине с открытыми мертвыми глазами. Дядя Ваня молча подошел к нему и присел на корточки, осматривая все вокруг. Потом, что-то буркнув, повернул голову мертвого Котика в сторону. На белой детской шее синела странная ранка.
Дядя Ваня откуда-то из-под головы Котика вытащил кусок ваты и долго нюхал ее, раздувая ноздри.
Страшно ругаясь, он вскочил на ноги и бросил подошедшим парням:
— Глист снова появился, помните, я рассказывал?