Еще несколько мгновений адъютант молчал, сопровождая свое красноречивое бессловесие прерывистым, с характерной для старых подводников удушливой хрипотцой, дыханием, затем произнес:
— Приказы немедленно будут отданы, мой гросс-адмирал, но кое-кто из офицеров-пилотов, да и моряков тоже, интересуется, действительно ли вы ведете переговоры с англо-американцами о прекращении войны, о нашей полной капитуляции.
— А о чем, по-вашему, я еще могу вести переговоры?! — поиграл желваками осунувшегося, бледновато-серого лица главком флота. — Может, о том, чтобы перед нами капитулировала Англия, а весь атлантический флот США завтра же сдался нам на милость победителя?! Или чтобы русские повернули свои танки сторону Урала, а бездарные румынешти снова превратились в наших союзников? Что вы молчите, адъютант?! Вещайте, я с наслаждением выслушаю вас.
— Вы правы, мой гросс-адмирал.
— Тогда почему же вы, мой доблестный, всепонимающий адъютант, не разъясняете этим любопытствующим офицерам, до какого позорного состояния Германии они довоевались?
— Иногда пытаюсь.
— И что же?
— Говорить с ними об этом бессмысленно.
— Тогда почему вы решаетесь соваться ко мне с подобными вопросами — о чем я веду переговоры с нашими врагами, якорь вам в брюхо?!
— Они хотят знать правду и хотят слышать ваш голос.
— А голоса шефов местного гестапо и службы безопасности СС им не хочется услышать?! Эти господа, доложу я вам, давно истосковались по их обветренным пиратским рожам и висельничным шеям!
Услышав эту угрозу, Наубе вздрогнул. Он помнил, с каким упрямством Дениц, вслед за своим предшественником, гросс-адмиралом Редером, отстаивал право флотских офицеров не вздрагивать при словах «СД» и «гестапо», добиваясь, чтобы гестаповский Мюллер отозвал из флота всех своих агентурных выродышей, искоренив столь погибельные для команд судов, особенно подводников, уходящих в длительное плавание, стукачество и недоверие.
«Но, очевидно, всему есть предел, — попытался оправдать он последние слова гросс-адмирала, списав их на обычный приступ гнева. — Если бы гросс-адмирал действительно позволил в свое время гестапо по-настоящему ворваться в личный состав кригсмарине, то половину надводных кораблей пришлось бы превращать в плавучие тюрьмы, а береговые базы — в концлагеря».
— И о чем они еще говорят? — насупился тем временем гросс-адмирал, рассматривая какую-то лежащую перед ним на столе бумагу. Он и сам понимал что «с пиратскими рожами и висельничными шеями» явно загнул, и что это уже — на грани истерики, а любое проявление истеричности казалось ему недостойным морского офицера береговым позорищем.